Дитя клевера

Дот, преодолевая тошноту, с некоторым любопытством уставилась на голый торс мужа. Какой же он худой! Но тело жилистое, мускулы крепкие, и живот плоский, мускулистый, пупок прямо наружу выпирает. Кожа какая-то полупрозрачная… и через нее отчетливо видны багровые вены, изгибающиеся в разные стороны. Издали это похоже на паутину. Трудно представить себе, что это тело видело когда-нибудь солнце. Дот невольно сравнила его с телом мужчины, единственного мужчины до мужа, которого она видела обнаженным. Впрочем, о каком сравнении можно вести речь? Сияющая шоколадная кожа Сола, буквально пропитанная солнцем, сильные руки, широкая мускулистая грудь, на которую она любила класть свою голову, чувствуя себя в такие минуты особенно покойно и уютно. Как дома! А здесь… Ничего общего! Но, может быть, это и к лучшему… Некая мизерная милость, проявленная к ней свыше. Потому что если бы Уолли был хотя бы в чем-то, хоть отдаленно похож на Сола, было бы еще горше. А так – никакого сходства! Если Сол был теплым, то Уолли – холодным, как лед, если Сол олицетворял собой силу, то Уолли – это сама слабость, если Сол – это любовь, то Уолли – лишь безразличное равнодушие.

Дот на цыпочках обошла матрас с другой стороны и повалилась на свободный край постели, дрожащей рукой натянув на себя простыню. Она лежала окаменело, похожая в чем-то на бетонную стену рядом с ней, внутренне сотрясаясь от холода и страха. Крепко зажмурив глаза, она молила сейчас лишь об одном: чтобы он не приставал к ней и дал уснуть. Лежать было неудобно, но она боялась пошевелиться, боялась поправить сорочку и натянуть ее чуть ниже, на ноги. Боялась сдвинуть коленки и свернуться калачиком, чтобы хоть как-то согреться. Подошвы ног уже превратились в ледышки, но она продолжала лежать неподвижно, в той же застывшей позе, чтобы – не дай бог! – даже ненароком не коснуться тела мужа.

Так прошел час, быть может, чуть больше. Дот притворилась спящей. Она слышала, как нервически ритмично затягивается сигаретным дымом Уолли, стряхивая потом пепел в стакан, который он пристроил рядом с собой, поставив его на бедро. Несколько раз он кашлянул. Такое хрипловатое «кхе-кхе!», моментально напомнившее Дот, кашель отца по утрам, долгий и протяжный. Она поглубже зарылась головой в свою подушку, которая все еще пахла детством. Но уже совсем скоро она перестанет пахнуть яблочным шампунем, лаком для волос, которым обычно пользовалась Дот, и навсегда утратит легкий цветочный аромат французских духов «Коти».

Наконец Уолли с громким стуком поставил свою импровизированную пепельницу прямо на пол и тоже опустился на матрас. Он потянул одеяло на себя, край, который придерживала подбородком Дот, выскользнул, открыв ее плечи и грудь. Она чертыхнулась про себя, пытаясь ничем не выдать охватившей ее дрожи. Только еще сильнее смежила ресницы и на какое-то мгновение задержала дыхание. Зато выдох в результате получился громким, гораздо более громким, чем она предполагала, что однозначно свидетельствовало о том, что она все еще не спит, а лишь притворяется. Пару секунд длилась тишина, пока Дот лихорадочно соображала, что ей делать дальше, но тут она почувствовала, как муж крепко сжал ее правое плечо своей худой жилистой рукой.

Дот подхватилась с постели, словно ее ужалили, рука непроизвольно дернулась. К счастью, Уолли не сделал ни малейшей попытки привлечь ее к себе. Он лишь нежно погладил ее по плечу, потом прошелся рукой по ее волосам, отбросив несколько прядей назад.

– Тогда спокойной ночи! – Он отнял свою руку и отвернулся от Дот.

Они лежали рядом, словно два актера, изображающие сон, и каждый молил лишь о том, чтобы поскорее наступило утро следующего дня, хотя оба одновременно страшились того, что таит в себе этот грядущий день. Каждый из них, впрочем, волен сейчас встать и уйти из этой комнаты. Да, но что они станут делать завтра? Ведь завтра уже не будет никаких свадебных церемоний, которыми можно было бы заполнить хотя бы часть времени. А значит, целых двадцать четыре часа им предстоит провести в обществе друг друга, а они даже понятия не имеют, о чем им говорить и что делать.