Дитя среди чужих

Наконец, Джим протопал через зал, и внимание Лиама вернулось к реальности. Шаги приближаются к входной двери, просачиваются на крыльцо, затем затихают вдали.

Он идет к Генри.

Позволив своему воображению в последний раз вообразить окровавленного Пита Скалеру, тянущегося красными кончиками пальцев к манжетам его джинсов, Лиам выходит на кухню, на свет, и – с пистолетом наготове – осторожно следует за Джимом к выходу.

Он думает о своем сыне, тянущемся к нему из темноты. О выстреле из дробовика. О брызгах горячей крови ему в лицо. О крови своего мальчика.

Это я виноват. Это я виноват. Это я виноват.

Он обещает себе, клянется чистым духом его мертвого сына, что больше такого не допустит.

Не сегодня. Вообще никогда.

«Я иду, парень»,– думает Лиам, молясь, чтобы Генри заперся в машине, подальше от окон. Потому что игра уже закончилась, и если Джим увидит Генри, то не станет болтать или договариваться. Он будет стрелять на поражение.

И Лиам станет следующим.

4

Поднять длинный кусок дерева не так уж сложно, если отклеить его от земли (и под ним правда поселились клопы с пауками), но правильно держать его, чтобы вставить во все четыре скобы – по две на каждой двери – уже сложнее. Наконец, Генри удается – как раз в тот момент, когда большая тень пересекает косые полосы солнечного света, останавливаясь прямо напротив. Огромная фигура, сотканная из тьмы, которая заслоняет солнце; надвигающийся призрак, который будто смотрит прямо на него сквозь потрепанные доски.

Генри делает шаг назад, затем тихо перебирается на водительское сиденье, поскольку между «дастером» и «пинто» недостаточно места, чтобы он мог забраться на пассажирское. Уже внутри мальчик проскальзывает назад; он постоянно так делал в машине дяди Дэйва или тети Мэри, когда какой-нибудь «идиот» парковался слишком близко.

Огромная тень движется, и большая дверь дребезжит. Скобы цепляются за палку, не позволяя сараю открыться.

– Гаденыш,– холодно, словно забавляясь, произносит голос Джима с другой стороны деревянных реек.– Так и знал, что ты догадаешься. Ты же умный. Скажи мне, Генри, ты с-с-скучаешь по своему старому приятелю, Ф-Ф-Фреду?

Раздается смех, и Генри рад, потому что теперь может повернуть ключ в дверном замке и забраться внутрь, закрывая за собой дверцу машины так тихо, как только может.

Но все равно недостаточно.

Смех – маниакальный, как у злодея из мультиков,– резко обрывается.

– Он дал тебе ключи, да? Будь я проклят. Никому нельзя верить, Генри. Запомни. Дядя Джим? Он преподает тебе урок: никому нельзя верить.

Приглушенный голос Джима доносится до Генри сквозь стекла машины, будто издалека, но все же Генри услышал достаточно. Мужчина почти наверняка сошел с ума. Как любил говорить дядя Дэйв: «Шарики за ролики заехали».

Это еще мягко сказано,— говорит его отец.– Там не осталось ни шариков, ни роликов.

Генри поворачивается и видит своего отца со стороны пассажира. Он все еще похож тень, как и обычно, но когда пыльный свет, пробирающийся между прогнившими досками и грязным лобовым стеклом, падает определенным образом, Генри кажется, что папа похож на настоящего. Кожа и глаза. Нос. Губы. Волосы.

На нем синяя рабочая рубашка, и Генри она знакома, хотя он не понимает, почему. Ниже пояса папа погружен в темноту, свет туда не проникает. Но Генри воображает, что на нем, скорее всего, джинсы или брюки цвета хаки – его любимые, со сломанной петлей для ремня и залатанным коленом, ведь папа настаивал, что так штаны становятся с характером.

Когда отец поворачивается к нему лицом, черты становятся размытым, извивающимся лабиринтом, гибридом тени и реальности. Генри видит карие глаза и белые зубы, когда он улыбается, но на свету виднеются поперечные полосы густых теней, и если мальчик поворачивает голову в ту или иную сторону, один из карих глаз отливает чистым серебром. А если опускает подбородок, то зубы превращаются в чернила.

– Папа, что нам делать?

Ну,– говорит его отец, чопорно положив руки на колени и глядя через лобовое стекло на двери сарая, где силуэт Джима Кэди удаляется, возможно, оставляя их в покое, но, скорее всего, чтобы найти способ проникнуть внутрь, прямо как крысы, прогрызшие старые доски.– Наверное, лучше посидим здесь и немного подождем. Посмотрим, что будет дальше.

Генри проводит пальцами по рулю, наслаждаясь ощущением рифленого твердого пластика.

– Ты ушел,– добавляет Генри. Прохладный салон автомобиля, ощущение замкнутости, комфорта и нормальности заставляют его чувствовать себя сонным, расслабленным.– Я звал тебя.

Прости,– говорит отец твердо, но не сурово.– Но мне надо было кое-что сделать.

– Ничего,– отзывается мальчик.– Я рад, что ты вернулся.