Дитя урагана

Внезапно коляска остановилась, и я увидела, что мы в каком-то тупике. Дальше дороги не было. Возница повернулся и, протянув руку, потребовал денег. И — как мне показалось — в тот же миг пролетку окружила озлобленная, враждебная толпа. Нищие с язвами на лицах, с мертвенной, шелушащейся кожей, цеплялись за меня костлявыми, иссохшими руками и с воплями и визгом карабкались прямо в коляску. Я растерялась. А потом вспомнила слова одного пассажира, англичанина, жившего в Индии, — я его терпеть не могла: «Если вы попадете в какую-нибудь историю с туземцами, единственное спасение — прийти в ярость и бить направо и налево чем попало».

При мне оказался розовый зонтик, и я принялась размахивать им, изображая, насколько хватало моих способностей, ярость и в то же время крича: «Полиция! Полиция!» Я смутно надеялась, что какой-нибудь европеец или хотя бы местный полисмен явится мне на помощь. Но никто не появился.

И тем не менее нападающие по непонятной причине отступили. Возница, покрикивая на своих притихших соплеменников, кое-как выехал из узкого закоулка. «Кук, Кук!» — тут же закричала я. Он, видимо, не знал ни слова по-английски, но я думала, он хотя бы помнит, где его нанимали.

Ворча и временами оборачиваясь, чтобы произнести проклятие, он той же дорогой поехал обратно, но не к конторе Кука и, ссадив меня на пристани, потребовал двойную плату по сравнению с той, какую мне назвали. Я была рада избавлению от ужасной толпы и поэтому спорить не стала, отдала ему деньги и, присев на край пристани — лавочки поблизости не оказалось, — попыталась успокоиться.

Стоял полдень, солнце палило нещадно, и нигде не видно было ни клочка тени, чтобы от него укрыться. Но больше всего меня заботило, как бы поскорее попасть на судно и принять ванну с дезинфицирующими средствами после всех этих цепких рук и покрытых язвами тел, которые ко мне прикасались. Удрученная физиономия, помятое, грязное белое платье — в таком виде я ожидала, не появится ли кто-нибудь, у кого можно будет узнать, как добраться до «Австралийца»; отсюда, с пристани, он даже не был виден среди других судов. Насколько я знала, он стоял где-то милях в трех от берега.

Подошла какая-то туземная посудина, и я уже собиралась окликнуть лодочника, когда из ялика поблизости высадились двое юных англичан. Я спросила их, можно ли без опаски нанять одного из туземных лодочников, чтобы тот отвез меня на «Австралийца».

— Ни в коем случае, — отвечал старший, паренек лет четырнадцати. — Скорее всего у вас отнимут все деньги, а потом бросят вас в воду где-нибудь посреди гавани.

Итак, оставалось только сидеть на солнцепеке и ждать, когда прибудет катер с «Австралийца». Я слишком устала, чтобы идти назад в город, да и денег оставалось мало, вряд ли их хватило бы на обед в одном из роскошных европейских ресторанов.

Когда наконец показался катер, французский офицер в безукоризненно белой форме с золотыми галунами, командовавший им, ужаснулся моему разгоряченному, растрепанному виду. Я объяснила, что произошло, и он посоветовал, как только мы доберемся до «Австралийца», непременно обратиться к доктору. Но погрузка еще не закончилась, повсюду лежал слой угольной пыли, и лишь после полуночи, когда судно снова было в пути, я смогла пойти к доктору и принять ванну.

Доктор сидел в своей крошечной каюте, точно толстая старая лягушка. Как он хохотал — его огромный живот так и сотрясался от смеха, — когда я объяснила, отчего мне кажется, будто я подхватила оспу, проказу, холеру и еще много ужасных болезней во время своей увеселительной вылазки на берег. Он рассеял мои страхи — надо только хорошенько помыться, сказал он. Итак, я побарахталась в прохладной морской воде, побрызгалась своими любимыми духами «Красная роза» и мирно заснула, не чувствуя себя сколько-нибудь хуже после бомбейского приключения; было только немного стыдно за панику, которую я подняла из-за таких пустяков.

Каждое утро на рассвете я выходила на палубу подышать свежим воздухом, и обычно ко мне присоединялся капитан — пожилой, мрачный, величественный и по-старомодному аристократически galant[36]. Так мы и прогуливались вдвоем — он в синей шелковой пижаме, я в довольно изящном розовом платье. Наутро после стоянки в Бомбее я получила от него серьезный выговор за то, что отправилась на берег одна. Это могло кончиться большой неприятностью для экипажа судна, сказал он. Совсем недавно какую-то молодую англичанку сбросили с Башни Молчания, и она умерла от полученных увечий. Я пообещала впредь не предпринимать поездок на берег без его разрешения. Эти наши утренние прогулки крайне забавляли одного из офицеров, в которого я была почти влюблена. Загорелый, с твердыми чертами лица, голубоглазый и светловолосый, он казался ослепительным в белом мундире с медными пуговицами; но беседовать со мной он решался, только когда мосье капитан был на мостике или спал у себя в каюте.

— По правилам субординации подчиненному не полагается ухаживать за дамой, которой оказывает внимание сам мосье капитан, — говорил он.