Дитя урагана

Весенняя поездка в Хантингдоншир вновь вернула мне joie de vie[34]. В моей записной книжке появились такие размышления:

Жизнь моя не продлится так долго,
чтоб можно мне было постигнуть,
как прекрасен наш мир;
Эти вдаль убегающие холмы и равнины
в одеянии зелени свежей.
Свет небес их касается нежно, над ними сияя,
как порою влюбленный
Прикасается робко к одеждам возлюбленной девы.

Как прекрасны леса, когда ранней весною янтарной

красноватые почки набухнут на ветках:
И боярышник в зелени колкой цветет,
и в цветенье терновник!

Вон домишки и фермы ласкают мой взор,
мне суля утешенье,
точно добрая старцев улыбка.
А в воздухе тихом звон плывет колокольный
над лугом от дальней церквушки.

В нем мне чудится злато, как в лютике желтом,

что растет над уснувшим потоком.

Позади клумб и лужаек, окружавших старинный особняк моих родственников, буйно расцвели нарциссы. Сельские жители рвали их целыми корзинами, чтобы украсить церковь в пасхальное воскресенье, и все равно повсюду трепетали эти «желтые юбочки», как я их про себя называла, точно ни один цветок, прятавшийся под деревьями, не перекочевал в корзинки людей. Сквозь путаницу плюща проглядывали незабудки.

Двое детишек, гостившие тогда в усадьбе во время цветения нарциссов, любили вместе со мной гулять позади дома. Однажды утром, желая позабавить трехлетнюю девчушку, рысцой трусившую за мной, я сказала:

— Глянь-ка, вон голубые глазки в траве! Правда, они похожи на глазки фей?

Я рассказала ей сказку о том, как голубые глазки фей превратились в полевые незабудки, и тут же сочинила шутливую песенку про это.

В травке пара
синих глаз,
Все равно я вижу вас.
Эти глазки, глазки фей
Прячутся подальше
От людей!

Отчего же,

Отчего
Прячетесь, малютки?
Превратились вы в цветы,
Не утратив красоты.
Люди вас зовут теперь —
Незабудки.

Только вижу,

Вижу вас:
В травке — пара синих глаз.
Из травки в оконце
Глядят туда, где солнце.
Вижу вас,
Знаю вас,
Пара синих-синих глаз.
Знаю,
Это глазки фей
Прячутся подальше
От людей!

Когда я это пропела, малышка уставилась на меня круглыми глазами, тоже голубыми, словно незабудки, и глубокомысленно заявила:

— Знаю я, это все выдумки!

Ее старшая сестренка, лет восьми-девяти, стала упрашивать, чтобы я сочинила песенку и для нее тоже. Ей велено было собираться в церковь, но девочке больше нравилось здесь, со мной, среди нарциссов. Вот я и придумала ей песенку об этом:

Крошки-голубушки,
Желтенькие юбочки,
Там, где леса тень,
Порхают целый день.

Им танцевать милей,

Порхать им веселей
Под песенку шмелей;
А мне, бедняжке, в божий храм
Ходить придется по утрам,
Молиться, чтобы душу хоть
Сберег господь.

Но мне б хотелось с ними жить

И юбку желтую носить.
Ах, до заката на лугу
Я танцевать могу.

Не стоило бы приводить здесь эти пустяковые стишки; но они живо напоминают английскую весну, возродившую мои надежды после томительного сидения в Лондоне в течение целых месяцев тумана и пасмурных холодов.

Я подумывала уже, не провести ли еще одну атаку на редакции газет, как вдруг пришло письмо с предложением поступить на штатную должность в мельбурнский «Геральд». Я не верила своему счастью; нет, это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Я успела стосковаться по родине, да и перспектива регулярно получать жалованье казалась мне восхитительной.

Деньги на обратную дорогу были целы, но в остальном мои финансы находились в плачевном состоянии, и не было никакой надежды на улучшение. А мне очень хотелось вернуть тете Саре ее незаполненные чеки, так и не использовав их.