Дьюма-Ки

Вода Залива (в середине апреля еще холодная) ему уже по грудь, когда он наконец-то добирается до них и когда они хватают его руками, которые гораздо сильнее рук любой маленькой девочки. Расстояние между ними уже так мало, что он может разглядеть серебристый блеск их остекленевших глаз, вдохнуть солоноватый запах дохлой рыбы, идущий от их гниющих волос, но уже слишком поздно. Он сопротивляется, его радостные крики и призывы бороться с течением сменяются сначала криками протеста, а потом ужаса, но к тому времени уже слишком, слишком поздно. Да и в любом случае крики длятся недолго. Маленькие девичьи ручонки становятся холодными когтями, которые все глубже впиваются в его плоть. Его утаскивают на глубину, вода заполняет рот, топит крики. Он видит корабль на фоне последних отсветов заката и (как же он не заметил этого раньше?.. как мог не понять?) понимает, что это остов корабля, зачумленный корабль, корабль мертвых. И что-то ждет его на корабле, что-то в саване, и он бы закричал, если бы мог, но теперь вода заливает ему глаза, а другие руки – уже без плоти, только кости – хватают его за щиколотки. Коготь сдирает с него туфлю, потом его дергают за палец… словно с ним собираются поиграть в «Этот поросеночек на ярмарку пошел», пока он тонет.

Пока Эмери Полсон тонет.

Глава 19 Апрель 1927 г.

i

Кто-то кричал в темноте. «Заставь его замолчать!» Потом послышался звук крепкой оплеухи, темнота осветилась красным, сначала с одной стороны. Потом – сзади. Краснота покатилась вперед, как облако крови в воде.

– Вы ударили его слишком сильно, – сказал кто-то. Джек?

– Босс? Эй, босс! – Кто-то меня тряс, то есть тело у меня оставалось. Вероятно, это было хорошо. Меня тряс Джек. Джек… кто? Я мог вспомнить его фамилию, но идти пришлось бы окольным путем. Фамилия у него была, как у одного парня с Метеоканала…

Меня снова тряхнули. Грубее.

– Мучачо! Ты здесь?

Моя голова обо что-то стукнулась, и я открыл глаза. Джек Кантори стоял на коленях слева от меня с напряженным, испуганным лицом. Уайрман, наклонившись, тряс меня, как грушу. Кукла лицом вниз лежала на моем животе. Я скинул ее, скривившись от отвращения (действительно, противный парниша). Новин приземлилась на груду дохлых ос, которые зашуршали, как бумага.

Внезапно начали возвращаться те места, где я с ней побывал – устроенная ею экскурсия по аду. Дорога к Тенистому берегу, которую Адриана Истлейк называла (вызывая у отца ярость) Бульваром пьяницы. Сам Тенистый берег. Случившиеся там ужасы. Бассейн. Цистерна.

– У него открыты глаза, – воскликнул Джек. – Слава Богу! Эдгар, вы меня слышите?

– Да. – От крика я осип. Хотелось есть, но сперва – смочить саднящее горло. – Пить… может кто-нибудь помочь страждущему?

Уайрман протянул мне одну из больших бутылок с водой «Эвиан». Я покачал головой.

– Пепси.

– Ты уверен, мучачо? Вода, возможно…

– Пепси. Кофеин. – Не единственная причина, но я полагал, что хватит и этой.

Уайрман отставил «Эвиан» и дал мне пепси. Газировка была теплой, но я ополовинил банку, рыгнул и сделал еще глоток. Оглянулся и увидел только моих друзей и грязный коридор. Не нашел в этом ничего хорошего. Наоборот, пришел в ужас. Моя рука (вновь она осталась у меня одна) одеревенела и тряслась, словно я работал ею не меньше двух часов, но тогда куда подевались рисунки? Я боялся, что без рисунков все увиденное растает, как сон. И ради этой информации я рисковал даже большим, чем жизнь. Я мог лишиться рассудка.

Я попытался подняться. Боль пронзила голову в том месте, где я ударился о стену.

– Где рисунки? Пожалуйста, скажите мне, где рисунки?