Дюна. В Королевстве. Четвертая Книга

Однако, несмотря на ситуацию и предстоящую встречу с Генри, я внезапно поймала себя на мысли, что чувствую себя здесь спокойнее. Не только потому, что комната была жилой и не такой официальной. Здесь ощущалась энергетика Генри, его личное пространство, в которое я гармонично вплелась.

— Видимо, здесь он отдыхает… — сделала я выводы, вновь обводя взглядом комнату, и сейчас, когда нервозность спала, мое внимание вновь привлекла картина, определенно кисти знаменитого художника, насчитывающая не один век.

Портрет мужчины в военной форме. Подтянутый. Статный. С вызовом во взгляде. Глаза. Я всегда обращала внимание на глаза. Такие же серые. Такие же бездонные. Хранящие тайны. Завораживающие.

Я медленно подошла к картине, не в состоянии отвести взгляда. Сейчас, рассматривая мужчину более пристально, я не могла не увидеть схожесть. Она бросалась в глаза. Та же королевская стать, тот же гордый поворот головы, те же твердые черты лица, та же серьезность во взгляде. Определенно, это был один из родственников Генри. И это было странно. Словно Генри впитал в себя гены многих поколений и сейчас смотрел на меня из глубины веков.

— Одна кровь… — тихо проговорила я, внимательно рассматривая знакомые черты лица.

— Это мой прапрапрадед. Тоже Генрих… — внезапно послышался знакомый баритон, и я резко обернулась.

Генри, засунув в руки в карманы, стоял у противоположной двери и смотрел на меня.

Глава 20.

Так и не вынимая рук из карманов, Генри направился к окну, рассматривая меня на фоне картины. Он немного склонил голову, будто под нужным ему углом, и было непонятно — то ли он примерял мой образ к своему роду, то ли определял, насколько гармонично я вписываюсь в его пространство.

В его взгляде не было ни патетики, ни торжественности — скорее, намерение убедиться в своей правоте — насколько верно он все рассчитал в отношении меня. В комнате повисла тишина, и если Генри был спокоен, то мое состояние сложно было назвать таковым.

С одной стороны мне было дискомфортно, словно меня рассматривали, как неодушевленный объект, без сантиментов и эмоций, но с другой — этот взгляд завораживал своим спокойствием. Хладнокровием. В нем ощущалась призма веков. Опыт многих поколений, который наслаивался век за веком, сплелся в королевской ДНК и сейчас выкристаллизовался в подлинном знании жизни. Умении безошибочно считывать людей и ситуации. В возможности манипулировать и вести тонкие игры. В способности поступать вопреки социальным нормам. Я смотрела на Генри и в очередной раз ловила себя на мысли, что меня не отталкивают эти черты холодного рассудка. Мне нравится эта осмысленность. Эта сила разума. Эта внутренняя уверенность человека, принимавшего каждый день сложные решения. Все это в совокупности подчиняло меня его воле. Не потому, что должна, а потому, что хотела. Хотела склонить перед ним голову. Хотела стать частью его мира. Его знаний. Его опыта.

Не зная, как поступить — спросить как дела, подойти к нему или стоять на месте, я решила нарушить тишину и продолжить тему портрета, оставаясь там же.

— Вы похожи, — произнесла я, и даже мой голос в его королевском присутствии звучал как-то по-другому. Более нежно. Более покорно.

Генри коротко кивнул, то ли соглашаясь со мной, то ли убеждаясь в правильности нахождения меня в его жизненной программе, но не стал продолжать тему своих праотцов, а я вновь почувствовала некую трансформацию, определение которой никак не могла дать.

— Подойди ко мне, — внезапно произнес он, и мое сердце учащенно забилось.

И вновь я поймала себя на мысли, что хочу подчиниться и этому спокойному голосу, и этому разумному взгляду, и этой мужской силе. Было в этом что-то завораживающе сексуальное. Что-то истинное. Неоспоримое. То, по чему я так соскучилась. То, чего мне так не хватало. То, что и должно происходить между мужчиной и женщиной. Без налета современной пропаганды равноправия и женской независимости. Зацикленности на мужской чувственности и уступчивости.

[Музыкальная тема во вкладке буктрейлер. “Hooverphonic” в сопровождении оркестра — выступление в Зале королевы Елизаветы в Антверпене]

Я аккуратно пересекла комнату и встала перед ним.

— Тебе идет серый, — произнес он.

— Под цвет твоих глаз… — тихо ответила я и была уверена, что он понял мою мысль. Таким образом я говорила, что принимаю его суть серого короля, манипулирующего чужими судьбами.

Я хотела спросить, что будет дальше, после этой ночи, но понимала, что сейчас не лучший момент для вопросов, и не хотела ему перечить. Не хотела заводить разговор о своём будущем. Не хотела задавать тот миллион вопросов, круживший в сознании. Все это будут потом. Сейчас это было неважно. Главным сейчас были мы. Наша связь. Насколько гармонично мы попадали друг в друга.

Он поднял руку и вновь, как когда-то в машине, провел тыльной стороной пальцев по моей щеке. Такой простой, но такой говорящий жест. Интимный. Собственнический. Заявляющий на меня свои права. Никто больше не имел права прикасаться к моему лицу. Прикасаться к моему телу.