Диверсант Петра Великого

– Так… Сейчас в речке ополоснусь, взбодрюсь немного и к своим пойду. – Я мотнул головой и двинулся в сторону протекавшей в паре десятков шагов небольшой речушке. – Поговорим обо всем об этом.

Ополоснувшись, я двинулся к избе, где ночевали мои диверсы. Разговор предстоял серьезный.

– Поднимайся, народ! – закричал я, с грохотом распахивая дверь в избу. – На том свете отоспитесь. Это я, командир ваш. Вставайте, потолковать надо о делах наших скорбных. Дело одно есть.

Мои диверсы постепенно начали подниматься. Кто-то слезал с печки, кто-то с полатей и лавок. Абрашка вообще спал в углу избы, зарывшись в солому и накрывшись сверху медвежьей шкурой. Наконец в избе запалили лучину, осветившую заспанные и чуть опухшие лица.

– Поговорить мне надо с вами об одном деле, – с некоторым волнением начал я. – Есть у меня одно соображение, как перед походом на османа всем нам справить бронь и оружие. Поход на Азов станет тяжким испытанием. Я же не хочу, чтобы мы их встретили с голым задом. Думаю, что вы тоже хотите справную бронь.

В какой-то момент, пока я излагал свой план, меня прервали. Боярыч с каменным выражением лица сказал такое, что я едва не поперхнулся.

– Тако ж мы татьбой и душегубством промышлять станем? – спросил он. – Зело плохо сие, господине. Не по-христиански.

Недовольно качая головой, он с выжиданием уставился на меня. Глядя на него, насупились и остальные. От такой реакции на мое предложение, признаться, я немного растерялся. «Ух ты, как он все повернул… Я, значит, такой нехороший человек, им грабежами предлагаю заняться… А с другой стороны, не прав ли он? Ведь, если по чесноку рассудить, то я склоняю их к реальному и тяжкому преступлению. Предлагаю нападать на граждан и отнимать у них имущество». Пауза начала затягиваться, но мне было совсем не до этого. Я всеми четырьмя конечностями вляпался в самокопание со всеми его неотъемлемыми атрибутами: нытьем на сложные обстоятельства, жалостью к себе, морализаторством и тому подобными вещами. «По ходу, я точно красавец. Буду теперь бомбить имущество своих же. Так скоро докачусь и до убийств по найму. А что тут сложного? Деньги ведь нужны. Всегда найдется тот, кто готов заплатить за убийство своего недруга. Блин, я совсем…»

Меня действительно начинало заносить совсем не в ту степь. В голове, словно в потревоженном улье, носился целый рой мыслей-пчел. Я вспомнил и про десять заповедей Моисея, и про золотой императив Канта, и про бедного студента Раскольникова, и даже про Ленина с его экспроприацией экспроприаторов. В конце концов, когда внутри у меня уже начало кипеть, я плюнул на все эти терзания. «Да пошло все это к черту! Что я, в самом деле, тут плачусь, как сопливая гимназистка после свидания?! Все же просто, как пять копеек! Есть же самые настоящие уроды в человеческом обличье, которых грех не наказать. Да, да, именно грех! Ведь если бы в нашей жизни подонка наказывали бы без промедления и пощады, то и мир был гораздо чище. Буянишь по пьяному делу – получи десять – пятнадцать плетей. Решил разбогатеть продажей наркотиков – добро пожаловать на Колыму мыть золото в ледяной воде или валить лес. Отжал у старушки квартиру – вязать тебя к позорному столбу… Короче, здорово, уроды, к вам пришел добрый Робин Гуд или Зорро. Шпагу придется тогда раздобыть…»

– Хм… Не по-христиански, говоришь?! – без всяких раскачек пошел я в наступление. – А своего ворога боярина забыл уже? По глазам вижу, что нет. Может, его грабить тоже было не по-христиански. Что молчишь?

Сейчас уже сам боярыч оказался в замешательстве. От вида его растерянной физиономии я внутренне ухмыльнулся. «Ха-ха! Салабон! Где тебе со мной тягаться в таких предъявах? Пожил бы с мое в девяностые, не так бы говорил… Щегол, прав слово. Морали меня вздумал учить, а сам каков?»

– И что все на меня волком смотрите? Врагами, что ли, стали? Слушайте, братья. Все не так! Никакие мы не тати и не душегубы! Слышите? – с новыми силами начал я. – Я вам так скажу… Вот, вдовица с детишками потеряла на поле брани мужа и без кормильца осталась. Решила она, чтобы ноги с голоду не протянуть, у купчины зерна взять пару пудов. Купчина же говорит, что отдать она должна уже четыре пуда.

Знал я, в какое место бить! Ростовщичеством здесь не занимался разве только сам царь. Остальные, особенно крупные землевладельцы, купцы и даже Церковь, активно давали деньги в рост под самые безбожные проценты. Обычной была ситуация, когда крестьяне, не в силах расплатиться со взятой ссудой, продавали себя в холопы. Выплачивая непосильные проценты, разорялись мелкие торговцы. В крупных имениях в счет уплаты долга могли с легкостью забрать дочь или даже жену на потеху хозяину или его людям.

– А если монастырь какой-нибудь в голодные годы свои запасы не станет продавать? Мол, зерно пусть лучше сгниет, чем цены на хлеб упадут. Как вам такое? Молчите?! – Боярыч уже не поднимал голову; за ним притихли и остальные. – Что сейчас про душегубство и татьбу не говорите?