Дивертисмент братьев Лунио

Я растерялся, стою, рот глупой улыбкой растянут, и все мои сомнения разом куда-то испарились. Надо же, думаю, сколько сразу счастья может на одного человека обрушиться. И про Ленинград, любимый город, уже не помню, и про тридцать восемь папиных ювелирных работ, которые потерял навсегда, и про убитую Полину Андреевну Волынцеву даже в тот момент не подумал, хотя дня не было, чтобы не вспомнил про неё. Как отдаю из рук своих камень или блямбу, так она у меня перед глазами встаёт, в том ещё, блокадном облике своем, в старьё замотанная и на каблучках.

Юля подошла тоже, неспешная, красивая, всё той же лисичкой, щекой к щеке прижалась и тоже на ухо, с намёком:

– Соскучился, признавайся?

У меня аж всё свело от боли, от резко проснувшегося желанья схватить её, смять, сжать, задохнуться в ней, слиться в одно единое. Она всё, конечно, про меня знала, опыт порядочный имела, хотя и моложе была на три года. Потом я понял, когда не годами поумнел уже, а самой жизнью, что вся она изначально сделана была для мужчины, телом, умом, статью, капризами своими, частыми сменами настроения, уходами в себя и непредсказуемыми возвратами обратно – всем, чем угодно: но только не для любви с ним и взаимности, а для страсти, для вовлечения в сладкий грех, для обдуривания и для обмана.

Ночь, что мы провели, снова была лучшей, я уже не смог бы сравнить ту и эту. Та уже была просто памятью, эта – живой плотью, стонущей, задыхающейся и уже моей навсегда.

– Когда же ты успел всё это, жених? – спросила она утром, когда мы сели пить чай, и она уже успела обвести взглядом хоромы. – Откуда это? Мы с отцом, когда жили тут, в этом городе, такого не имели.

– Подожди, Юлька, это ещё не всё. Вот родим себе ребёнка, братика Машуньке нашей или сестричку, тогда ты у меня ещё по-другому заговоришь. – И широко улыбнулся, не умея удержать в себе радость от нашего общего с ней будущего.

– Ладно, – как-то вдруг неожиданно сухо отреагировала она, – давай сегодня сходим документы подадим, чтобы расписали нас с тобой.

– Отлично! – обрадовался я. – Могу сделать, чтобы было без проволочек, – не сумел не похвастаться, ужасно хотелось доказать, что настоящий мужчина и будущий глава семьи. – Да хоть завтра распишут.

А сам подумал, что всего-то ползавиточка на взятку такую уйдет, если от кружева рубить, что сбоку и слева от лобной зоны, не больше.

– Вот и прекрасно, – кивнула Юлька. – Давай, действуй. Только Лунио этим твоим пусть Машка будет, если хочешь, а я уж по старинке, Маркеловой останусь, как была. Не против?

– Фамилия смущает? – улыбнулся я согласно. – Не нравится?

– Не в этом дело, Гриш, просто я не готова пока, пойми меня правильно, фамилия – это судьба, ну важная её часть, по крайней мере, и я должна быть уверена, что для меня это не просто побег от нелюбимого отца в поисках другого укрытия, а что это и есть моя судьба, единственная и окончательная. Сам по себе брак ещё не повод поверить в это, как я себе назначила. Поживём, а там посмотрим, возможно, и присоединюсь к вашей глупой этой лунной фамилии.

Спорить я не стал, слова Юлькины показались мне тогда вполне разумными. И даже отчасти заставили меня с ней согласиться. Да мне и всё равно было, если честно, по мне хоть Селёдкины б мы были, только бы вместе. Я ведь всё равно тайно ото всех считал, что всегда буду Гиршбаум, – и по внутренним ощущениям, и по семейной памяти, и по морде лица моего. Больше всего мне хотелось, даже утром тем же самым, снова оказаться в постели с Юлькой. И снова любить её без роздыха и без перерыва.

Утром я отвёл Машеньку в школу, заранее имея там договорённость, что её возьмут. Затем вернулся, забрал Юльку, и мы с ней поехали в ЗАГС, где подали бумаги. К завтрашнему дню они всё пообещали оформить и ждали на регистрацию.

А вечером мы, уложив дочь, сели за стол, как тогда, на Фонтанке. Я купил водки, тоже чтобы всё было как в прошлый раз, и мы налили себе две стопки. Выпили и поцеловались. И тут она говорит:

– Ты Машку собираешься удочерять или как?

Я даже поперхнулся.

– Разумеется, – отвечаю ей, – и чем скорее, тем лучше. Я с первого дня, как увидел её, сразу же понял, что это и есть моя дочка.

– А можешь тоже быстро её удочерить? – спрашивает Юля. – Ну чтобы я не дёргалась. Не хочу безотцовщины, пускай у девочки нашей папа будет, законный. Она и так истосковалась по мужчине в доме, которого бы она могла полюбить как родного.

– Завтра всё узнаю и скажу, думаю, очень оперативно всё сделает, у меня человечек есть, он устроит, – обнадёжил я.

Начхоз Пыркин и устроил всё. Два звонка и самый невидный уральский камушек из мелкоты. Четыре дня получилось, вместе с документом, раньше не смог. Но и это было сверх нормы.

В этот день, как на руки получил документ, она и говорит мне:

– Мне надо завтра уехать в Ленинград, ненадолго.

Я отставил тарелку и уставился на жену.

– Как это? – спрашиваю. – Вместо медового месяца, что ли?