Дивертисмент братьев Лунио

Я не ответил, я всё ещё прокручивал в голове только что услышанное. Выходило, что в первый раз, когда он меня к 12.00 на скамейку в сквер тот вызвал, я уже был им приговорённый. Ну правильно всё – ювелирку забрал, а все концы в воду. И если бы я потом не решил навестить Фонтанку свою и не напоролся там у себя на него же, то сейчас уже не был бы живой. И он, забирая меня из лагеря, уже заранее знал всё, что со мной сделает. И для этого выдернул оттуда же Мотю. И провёл обоих по амнистии, получается. И тот ехал нашим же поездом, и я его видел, это был он, вот почему мне пассажир тот знакомым почудился, с кульком который и спешил ещё.

Голова пухла от этой ужасающей новости, но ещё больше от нечеловеческой несправедливости, которая лишь по случайности не сотворилась.

– И ты... – начал я.

Но она уже подхватила сама:

– И я, когда ты представился сначала, что Гиршбаум, – а тот, со шрамом, Мотя который, про Гиршика сказал, – я и догадалась, что речь-то о тебе и шла, и ни о ком ещё. И приказ отец насчёт тебя давал свой.

– Как ты думаешь, почему он так поступил? – выговорил я и опрокинул в рот свой стопарь.

– Почему отменил? – уточнила она. Я кивнул. – Потому что решил меня тебе подставить, это лучше. Так он ещё и от меня избавляется с Машкой, в надёжные руки пристраивает. Ты ему, наверное, понравился, так что он решил тебя на мне проверить сначала, а уж потом убрать, если надо. Он такой, отец мой, он страшный человек, он всегда таким был, его мама ещё моя боялась, я помню.

– И? – я ждал того продолжения, про которое уже знал, что именно его сейчас услышу.

– И? И сказал мне, что не придёт ночевать и что я должна ему буду утром ответ дать, беру я тебя или не беру для жизни с собой.

– И? – я хотел слушать ещё, хотел услышать последний звук, последний удар.

– И? И я сказала. Он утром вернулся когда, то первым делом ко мне зашёл, разбудил и спрашивает, что, ну чего, мол, у вас там. Я говорю, что у нас с тобой всё отлично, и что ты мне нравишься, и что я согласна жить с тобой вместе. И заснула. А проснулась, когда вы с ним уже уехали сюда. Вот и вся история. Так что с тебя причитается, Гиршбаум-Лунио Григорий, муж-жених Юлии Маркеловой. А отец мой – убийца, и я хочу ему это сказать в лицо. Но только после того, как он сделает то, что обещал. Вот за этим мне нужно в Ленинград.

Я помолчал и налил себе ещё. И сказал ей:

– Я тебя не пущу туда, Юля. Я не хочу, чтобы ты ехала. Теперь это не только глупо, но ещё и опасно.

– Давай по последней, Гришенька, хлопнем и спать. А завтра видно будет, ехать или не ехать, – спокойно ответила Юля и влила в себя остатки водки. – И пойдём, я хочу, чтобы ты взял меня сейчас так, как будто это у нас с тобой в последний раз, ладно? – и засмеялась.

А я говорю ей:

– Ладно, согласен. Но только ты мне обещала сказать, если помнишь, где сейчас Машенькин отец. И кто он вообще? Мне бы хотелось быть в курсе.

– Вот отпустишь, вернусь обратно и расскажу, – ответила она тогда и ответом тем своим несколько ослабила мой тогдашний настрой, притупила, уж очень я был решительно против этого отъезда, даже сердце в первый раз у меня прихватило, не было раньше со мной такого никогда.

Короче, на другой день уехала моя молодая жена вечерним питерским поездом, не простившись с Машенькой. Сказала, я ненадолго, не скучай, и уплыла в неизвестность. А я остался на перроне и не знал, что мне делать. И защитить её хотелось, и Машку оставить было не с кем. Стоял дураком последним, но зато живым. Это потом я уже проварил всё как следует, не спеша, и понял, как мне с ней повезло ещё, с Юлькой этой Маркеловой. Такие вот дела, ребятки мои.

А через пару недель я отправление заказное получил. В нём свидетельство наше лежало о регистрации брака и письмо для меня. Я помню его и сейчас, слово в слово, вот что было в нём: