Дхарма в аду

Как-то в день раздачи почты, которая обычно следовала сразу же после вечерней переклички «Всем встать, проверка койко-мест!», я получил полное благодарности письмо от мисс Кэрол Эванс – социального работника хосписа, находящегося в центральном районе Нового Орлеана. Она благодарила меня за литературу и учебные материалы по организации работы тюремного хосписа. Я послал ей эти книги, полагая, что они помогут ей организовать тюремный хоспис, где в качестве персонала работали бы заключённые. Речь шла об «Анголе» – исправительном учреждении штата Луизиана. Сейчас пациентами этого хосписа становятся пожизненно осуждённые, которые вынуждены умирать в этой печально известной тюрьме с самым строгим режимом.

Сложно выразить, насколько глубокое удовлетворение и признательность я почувствовал, читая письмо мисс Эванс. В тюрьме обычно испытываешь совсем другие чувства. Вместо доброты и понимания тюремная атмосфера день и ночь транслирует заключённым совсем другое чувство – унижение.

В тюрьме унижением наполнено любое ежедневное действие – утренний подъём, перекличка, исправительные работы, давка в очереди в столовую, проверка карманов при выходе из столовой, периодический досмотр камер, сдача анализа мочи на содержание наркотических веществ и конечно же – «ну-ка, прошманайте этого типа как следует» – тщательный обыск после свиданий с посетителями в гостевой комнате.

Это чувство унижения внедрено в исправительную систему в качестве постоянного посыла, который, порой осознанно, а порой и нет, усиливают и работники тюрьмы, и сами заключённые. Этот посыл состоит в том, чтобы напоминать нам, заключённым, что мы люди второго сорта – просто голоса на перекличке – и если и представляем собой какую-то ценность, то только как подопытный материал для растущей индустрии исправительных учреждений. Даже когда заключённые и работники тюрьмы общаются между собой непринуждённо, или даже по доброму подшучивают друг над другом, тем не менее, открыто или завуалированно, этот посыл присутствует всё равно: «Ты зэк, бандюга, нарушитель закона, а я нет. Я настоящий человек. Я действительно имею значение, а ты – никакого».

Меня всегда поражало, как заключённые умудряются не терять присутствия духа в такой негативной и удручающей атмосфере. Но нам приходится платить немалую цену за то, чтобы приспособиться к ней. Мы наращиваем по несколько защитных слоёв злости и ожесточения, обороняя себя от внешнего шквала порицания и от внутреннего мира ранимости и боли – от подтачивающих нас изнутри страха и одиночества. Прокуроры, судьи, тюремщики, газеты и телевидение, политики, воспитатели и само общество демонизировали нас и похоронили под толщей чувства вины и унижения. Всё это препятствует искреннему раскаянию и сожалению о содеянном, которые так необходимы для изменения и исправления. Вместо этого заключённые проецируют презрение и ненависть к себе вовне в форме гнева, озлобленности и враждебности по отношению к системе и тем, кто её представляет – работникам тюрьмы и полицейским.

Конечно, большинство из нас не ходят с понурыми лицами день напролёт. В нашей жизни присутствует много юмора, хоть юмор этот в большинстве своём чёрный. Но попробуй чуть-чуть «соскрести» этот верхний слой с любого заключённого, и сразу обнаружишь злобу, враждебность, а возможно – даже вызовешь приступ бешенства. Стоит лишь задать правильный вопрос, и большинство из нас с охотой поведает свою историю – уже многократно исполненный монолог, в котором в деталях описывается то, как непорядочно и несправедливо с нами обошлись государство, прокуроры и судьи, наши адвокаты, наши бывшие подельники, согласившиеся стать стукачами, и, конечно же, наши жёны и подружки. Эти драматические монологи звучат обычно не дольше нескольких месяцев, максимум год. И редко когда рассказчик, описывая переполненные хаосом и болью события, признаётся в том, какую роль он сам сыграл в произошедшем. Наши истории наполнены ненавистью, упрёками, осуждением и неприязнью. И они всегда про «них», не про нас.

Некоторым в конце концов надоедает рассказывать свою собственную мрачную историю снова и снова. А когда надоедает слушать истории других заключённых, становишься очень изобретательным, чтобы их избегать. Мне наскучило рассказывать свою историю уже много лет назад, и я всегда очень расстраиваюсь, когда, слушая чей-то рассказ, я забываюсь и снова вставляю в подобный разговор свои пять копеек. Признаюсь, из-за этого я шарахался от новичков с их жизненными историями, как от чумы, но если деваться было некуда, я старался выслушать их с состраданием, вспоминая, насколько сильно я сам нуждался в том, чтобы выпустить пар и выговориться сразу после суда и вынесения приговора.