Длиной в неизвестность

Тору смотрел, не отрываясь ни на мгновение, старался даже глубиной дыхания показать, насколько сильно он хотел погрузиться в неизвестность, пробраться ближе к удивительно схожей с ним глубине. В голубых глазах отразилалась безграничная серая пустота — вспыхнула на мгновение и сразу затухла, возвращая взгляду прежнюю ясность. Тору успел увидеть в нём самого себя, а большего было не надо.

Он видел. Видел, как врал себе и болезненно-неумело притворялся частью чужого. Видел, как играл Юра и какое удовольствие он получал от вынужденной выученной лжи.

Видел и не мог сдержать подступившего к горлу смеха. Он в самом деле хотел научиться также. Тору был уверен, что Юра будет его учителем.

Шаг шестнадцатый. Твоя правда и моё безграничное

— С Новым годом! — Тору поднял пластиковый стаканчик, Юра приложил к нему свой и сделал шумный глоток.

— Думал ли ты, что когда-нибудь встретишь новый год на улице с вонючим чаем? — Юра мечтательно посмотрел вверх. — Ну серьёзно, что это за дрянь такая?! Мне не везёт с напитками сегодня. А новый год как встретишь, так и проведёшь.

— Весь год будешь сидеть на лавочке с вонючим чаем, — посмеялся Тору, — а вообще, нет, не думал. Не думал, что вообще встречу его с кем-то, кроме матери.

— С кем-то? — Юра вопросительно приподнял бровь. С кем-то. Действительно, как-то совсем нехорошо получалось — пару часов назад они узнали себя в единстве внутренних миров, а сейчас стали друг для друга «кем-то». Тору снова всё испортил, но Юра не выглядел обиженно или разозлённо — он по-прежнему смотрел в пыльное ночное небо, иногда переводя взгляд на поверхность плещущегося в стаканчике чая.

— С тобой, — исправился Тору. Юра удовлетворённо кивнул.

— Смотри, уже плёнка появилась, — он поморщился и, сделав глубокий вдох, в один глоток опустошил стакан. — Хуже, чем кофе.

— Я бы показал тебе японскую чайную церемонию.

— С гейшами?

— Без гейш, — ответил Тору, — они бы посчитали тебя богатым иностранцем, и я бы чувствовал себя неловко. А ещё ты был бы первым красавцем.

Он представил Юру, разливающего чай в оттеняющем светлую кожу тёмном кимоно. Что-то наверняка пошло бы не так, и красивый иностранец в одно мгновение превратился бы в неловкого неумеху и едва ли не посмешище. Но кто сказал бы об этом в лицо? С каждым витком раскручивающейся мысли Тору всё меньше хотелось знакомить Юру с японской культурой. Может быть, когда придёт время…

— Без гейш скучно, — вздохнул Юра, и Тору убедился в своих догадках. Ещё не время. Не время.

Телефон Юры издал короткий гудок. Тору из вежливости не посмотрел на экран, лишь краем глаза заметив скованные движения его пальцев. Юра выругался, выключил телефон и откинулся на спинку скамейки. Он продолжал, как завороженный, смотреть вверх. Улицы стихли, празднующая толпа растеклась по домам. Тору посмотрел на время, стараясь занять себя и избавиться от нарастающего чувства неловкости. Двенадцать тридцать три. От боя курантов прошло всего полчаса — у них был час до того, как ещё более пьяные люди начнут выползать на улицу за фейерверками и продолжением веселья.

Юра молчал. Прошло ещё несколько минут, прежде чем Тору решился заговорить первым.

— Что-то случилось, — он не спрашивал. Вопросы были неуместны, когда человек, которому ты их задавал, выглядел так, как выглядел сейчас Юра.

— Нет, ничего, — сарказм был понятен даже малопонятливому Тору, — мама поздравила с праздником.

— Ой, — Тору дёрнулся, вспомнив, что недавно закрыл иконку уведомления, оставив её без внимания. Поздравить мать. Не забыть поздравить мать. Чуть позже.

— Ненавижу Новый год, — ответил Юра, резко поднявшись на ноги. — Чувствую себя сдохшим. Или уставшим, не знаю.

— Ты можешь мне рассказать, — напомнил Тору. Откровение Юры продолжалось — действительно волшебная ночь. Неужели он покажет ему настоящую печаль? «Печаль неудавшегося шута», — подумал Тору.

— Хочешь знать, что она написала или почему я ненавижу этот дурацкий праздник?

Вопрос поставил Тору в тупик. Он хотел знать всё, но был вынужден выбирать. Без права на ошибку и без сожалений.

— Почему ты ненавидишь, — ответил он.

— Мой отец умер тридцать первого декабря, — Юра отвёл взгляд, будто стараясь зацепиться за что-то, способное удержать его на поверхности и не позволить погрузиться в глубину мыслей, — шесть лет назад. После этого мать окончательно тронулась умом. У меня никогда не было «новогоднего чуда», потому что мы готовились к Рождеству. Вместо подарков и ёлки — распятие и молитвы. Вместо утренников и хороводов — храм, служба и причастие.

Тору слушал и сдерживал себя, чтобы не кривиться от отвращения. Юра говорил о детстве без обиды и сожаления, будто по-настоящему смирился с уже ушедшим.