Длиной в неизвестность

Как едко прозвучало это, на первый взгляд, безобидное «без меня». Она была недовольна. Она была в бешенстве от того, что Тору оставил её в Новый год и не позаботился о благополучии семьи. Она считала его отвратительным сыном, но всё равно хотела удержать рядом с собой. Просто так. Просто, чтобы иметь возможность сбежать в безопасное и обжитое семейное гнездо.

Однако его мать вовсе не была птицей. Не была и никогда не будет прыгающей по подоконнику растерянной синицей, ищущей застрявших в раме жуков. Она не была даже властным соколом, когтями впивающимся в плоть. Она была продуманным человеком, страдающим от нереализованности и тревоги, жаждущим спрятаться и при этом выпятить напоказ свою стойкость и смелость. Мать знала наперёд каждый свой шаг, каждое действие окружающих и очень злилась, если что-то рушило её планы. Она была охотником, стреляющим не из нужды, а из её отсутствия. Птицей был сам Тору. Маленьким, только-только оперившимся воробьём, впервые пробующим летать. Его изредка принимали за настоящую птицу и всё чаще называли подобием, «тренажёром», позволяющим познать мир колибри и какаду.

Тору улыбался, нехотя отвечая на вопросы матери: у воробьиного тельца было преимущество, способное затмить десяток недостатков — быстрое сердце, стучащее в такт неуловимой прыти. Он обязательно решится и, собрав волю в кулак, обуздает её. Он видел возможность, видел, как выживают среди неинтересного и чуждого, видел, насколько это бывает весело и насколько более красочной может стать жизнь. И, хотя у увиденного были голубые глаза, он чувствовал в себе силы попытаться приблизиться к их истине.

Шаг восемнадцатый. Мне не спрятаться даже в твоей тишине

Новый приступ панической атаки произошёл с Тору совершенно внезапно. Он успел забыть чувство болезненной стянутости мышц, дрожи и нехватки воздуха. Тело отказывалось слушаться, стены аудитории хаотично сжимались и разжимались, голос преподавателя отдалялся, звучал незнакомо и гулко, стучал по вискам и давил на голову тугим обручем. Тору хотелось выбежать из схватившего его пространства, спрятаться за хлипкой дверью туалетной кабинки и переждать приступ, вздрагивая от каждого звука. Но бежать было некуда. Он мог никогда больше не видеть стен университета, не спускаться в метро и не говорить с матерью, но не сумел бы спрятаться от самого себя. Даже после смерти сохранятся мельчайшие частицы того, что он нерешительно называл душой. Источник его проблем был нетленен и нерушим, как след когда-то освещавшей землю истины.

Тору цеплялся взглядом за Юру, пытался перечитать волнисто написанный конспект и найти в нём что-то способное остановить разбушевавшийся разум. Что-нибудь. Кто-нибудь.

Он вцепился в стол влажными пальцами, крепко закрыл глаза, обрывками памяти вспоминая «дыхание по квадрату». Образ Киры, возникший на периферии сознания, выглядел мутным и неразборчивым: у неё нельзя было попросить совета, как нельзя было положиться на её жизнелюбивые слова.

Тору остался один в сковавшем его отчаянии. Боль выбрала его сейчас, именно тогда, когда он успел приучить себя к новой жизни, не испещренной оставленными бычками сигарет язвами. Тору полюбил жизнь и по-настоящему захотел жить, время научило его побеждать и не бороться, созерцать мир в спокойствии и радоваться мгновениям. Почему сейчас оно забирало надежду и оставляло после себя выжженное поле, ещё пахнущее свежестью наслаждения?

Тору захотел вцепиться Юре в плечи и слёзно умолять его о безопасности. Но что мог сделать Юра? Всего лишь Юра. Совсем не всего лишь Юра. Тору нуждался в болезненной ледяной пощёчине, отрезвлении и тишине разрывающих тело теней.

Юра привычно надрывно водил по бумаге ручкой, до побеления кожи сжимал её пальцами и, казалось, вообще не смотрел в его сторону. Тору подумал, что, умри он здесь и сейчас, его обнаружат нескоро: замёрзшего, пожелтевшего человечка, лежащего на выстраданном конспекте ещё влажной от слёз щекой.

Однако вскоре Юра заговорил:

— Полегчало? — он небрежно поправил ворот халата и повернулся к замершему от неожиданности Тору.

Врать не пришлось. Юра знал больше, чем можно было подумать.

— На перерыве не уходи далеко, — попросил он и добавил, — ты же сбежать собирался.

«Собирался», — кивнул Тору. Конечно, он собирался. Стоило ли прислушаться к Юре?

Стоило. Вопрос отпал сам по себе, когда Юра в очередной раз попросил его обратиться к психиатру. Сейчас аргументы не опирались на простое «ты не справляешься, кретин», Юра последовательно объяснял, что происходит сейчас и что произойдёт дальше. У Тору не получалось спорить — спорить и не хотелось, вместо этого он слушал, прислушивался и, вопреки ожиданиям, соглашался.

Сейчас ему было легко представить свою жизнь без страха и так же легко решиться на шаги, способные привести его к спокойствию.

— А что я ему скажу? — Тору посмотрел на Юру с недоумением. На минуту ему показалось, что Юра закатил глаза.

— Как есть скажешь, — пожал плечами он.