Длиной в неизвестность

— Я не смогу, — ответил Тору, — не так-то просто рассказать кому-то об этом. Я даже матери бы не смог.

— А мне смог, — напомнил Юра, — только что, представляешь? Ещё и с подробностями. Надо было на диктофон писать, а то ты же сейчас ещё и не поверишь.

— Это другое, — Тору натянул колпак на покрасневшие уши.

— Какое?

— Другое, — он встал с места, но Юра резко схватил его за рукав, потянув на себя.

От неожиданности Тору рухнул ему в руки и испуганно уставился на ещё более бледное лицо, обрамлённое светом лампы.

— Такое? — переспросил Юра и снял с головы Тору колпак.

Он рефлекторно прикрыл уши ладонями и смутился ещё больше, поняв, что прятаться было уже поздно: Юра смотрел с ухмылкой, и в ней Тору без прикрас видел свой окончательный и безнадёжный провал.

Записаться к частному психиатру в обход внимания матери было по-настоящему тяжёлой задачей, однако мотивация Тору была гораздо выше, чем несколько обеспокоенных взглядов и неуместных вопросов.

Поэтому, когда он посмотрел на цветную панель медицинского центра, радостно уведомившую его о записи к врачу, к горлу подкатил клокочущим ком волнения.

Т: /Я это сделал/

Решение отправить Юре сообщение было спонтанным, но единственно верным. Остаться наедине с сомнениями и страхами для Тору равнялось смерти.

Ю: /С твоими наклонностями выглядит страшно/

Т: / Чувствую, что сделал что-то неправильное/

Ю: /Не сделал неправильное, а чувствуешь неправильно/

Тору отложил телефон, задумавшись. Сколько раз он полагался на чувства? Эмоции и мысли были мерилом обстоятельств и времени и никогда не подвергались анализу. Тору принимал каждую случайно упавшую слезу и каждую дрогнувшую мышцу за истину. Он был уверен, что сознание, долгие годы исправно работавшее на него, не могло обманывать в угоду временным трудностям. Однако сейчас, когда Юра вдруг написал что-то настолько простое и очевидное, Тору засомневался в привычке полагаться только на чувствование.

Т: /А если что-то пойдёт не так?/

Ю: /Уже пошло, Тору/

Т: /Официально я ещё не считаюсь психом/

Ю: /Когда мой отец лежал с пробитой головой официально он ещё не считался мёртвым/

Т: /Это другое/

Ю: /Снова/

Т: /Ты всегда приводишь не те примеры/

Ю: /Нужен тот который будет потакать твоим страхам, ок, я подумаю/

Т: /Юр/

Ю: /Ты просто идёшь ко врачу. Меньше думай больше делай а с меня пицца/

Т: /4 сыра?/

Ю: /Да я ещё один сверху натру/

Т: /5 сыров?/

Ю: /Да/

Т: /Буду заедать таблетки, если мне что-то придётся пить/

Юра не ответил, и Тору, подумав, удалил сообщение.

После разговора с Юрой стало немного легче: на душе не осталось послевкусия поражения или страшной ошибки. Теперь запись к врачу воспринималась как нечто обыденное и едва ли достойное внимания — всего лишь графа будничного расписания и повод тщательнее контролировать свою речь при матери.

Тору стал ждать. До приёма оставалось три дня. За три дня ему нельзя было позволять себе сомневаться в принятом решении. Всего лишь три дня, но как мучительно долго они тянулись! Тору не находил себе места: тревога усилилась, к привычным переживаниям добавилось беспокойство о будущем и беседе с врачом. Что он должен ему рассказать? Как сделать это так, чтобы в точности передать свои чувства? Больше всего Тору боялся насмешек и непонимания. Он безуспешно успокаивал себя тем, что специалисты, ежедневно видевшие более сложных и ярких пациентов, не станут смеяться на придумавшим себе проблемы глупцом. Может быть, врач назовёт его случай сущим пустяком и отпустит в спортзал или на работу. Может быть, для создания видимости своего труда пропишет слабодействующие лекарства и проведёт беседу о пользе здорового образа жизни. Тору не допускал возможности быть по-настоящему и глубоко понятым. Не здесь.

С такими мыслями, давящими и грузными, Тору зашел в кабинет психиатра. Его встретила больничная атмосфера, запах кожаной обивки и парфюма предыдущего пациента. Желтоватые стены делали пространство неестественно широким, а полосатые жалюзи добавляли обстановке читаемую между строк комичность. Дверь скрипнула — Тору дёрнул ручку, на час отрезав связь с внешним миром.

Психиатр посмотрел на него с неодобрением и недоверием. Тору напряжённо сглотнул и выдохнул, садясь напротив: ему не за чем доверять, ему не нужно чужое одобрение. Они оба находились на работе: врач отвечал за данную много лет назад клятву, а Тору — всего лишь желал получить пиццу и не прослыть струсившим в последний момент слабаком.

На протяжении всего приёма Тору не покидало желание сбежать из клиники и забыть о том, что он когда-то переступал её порог. Сердце стучало так тяжело, что вздрагивало всё тело. Тору отводил взгляд, стараясь не смотреть на врача: ему было ужасно стыдно за каждое сказанное слово. Сейчас история собственной жизни казалась ему нелепой и не стоящей даже минуты чужого времени. Его попытки справиться с несуществующей проблемой своими силами выглядели копошением червей в навозной куче, попытками кита взлететь и птицы — переплыть океан.