Длиной в неизвестность

— Рано ещё о смерти, — невесело усмехнулся он, — она не где-то далеко, конечно, но нечего о ней говорить. И не о чем. А с тобой мы в один день умрём, поэтому не смей торопиться, понял? Я ещё пожить собираюсь, сыграть свадьбу и нарожать детей. Вернее, чтобы мне нарожали. И построить дом, чтобы совсем по-мужски.

— Кира тебе действительно нравится?

— Да не нравится мне твоя Кира! — Юра дёрнулся, едва не перевернув стул. «Ну да, конечно, — подумал Тору, — не нравится».

— Не моя, — фыркнул он, садясь напротив. — Я просто поцеловал.

— А ей достаточно, — Тору показалось, что в голосе Юры послышалась нескрываемая обида.

— Ну Юр, ничего не было и не будет, — оправдался он.

— Почему?

— Не хочу потому что, — Тору почувствовал нарастающее смущение. Говорить о чем-то таком на дружеской посиделке было, наверное, нормально? Но тогда почему он ощущал такую неловкость?

— Пытаешься стать волшебником? — непринуждённо рассмеялся Юра. Он в самом деле мог говорить обо всём с удивительной лёгкостью, и это без преувеличения восхищало. Казалось, можно было вечность учиться у Юры, но так и не постичь мастерства искусного отношения к жизни.

— А?

— Не знаешь? — удивился Юра, — реально не знаешь? Не познаешь страсти до тридцати и станешь волшебником — такая ходит легенда.

— Я не собираюсь до тридцати! — Тору почувствовал, как краска позорно разливается по лицу. — Просто…это же нужно любить. По-взрослому уже любить, не как в детстве.

— Не как Танаку Иори? — Юра не прекращал глупо смеяться, и Тору не понимал, как перестать улыбаться через смущение. Он, наверное, должен был обидеться, но выходило с трудом.

— Вот ты любил когда-нибудь по-настоящему? Не просто, а именно по-настоящему и по-взрослому?

— Ну было, — нехотя кивнул Юра, — а что?

— И…было? — неуверенно спросил Тору. Если бы он знал, что разговор повернёт в эту сторону, то никогда бы не упомянул имя Киры. Она вновь привела его к переломному моменту, в — страшно подумать! — третий раз. Третий раз при её упоминании происходило что-то странное. Он бы никогда не решился! Никогда!

— Ну, — на секунду задумался Юра. Неужели Тору удалось его смутить?

— Значит было, — кивнул он, — вот поэтому значит и было, потому что по-другому.

— Дурацкая теория, — ответил Юра и подошёл к чайнику, приподняв крышку. — Приятно пахнет.

— Сенча, — пояснил Тору, — уже заварился.

Он оставил чай настояться. Настояться нужно было и мыслям, вдруг перенесшим его в прошлое. Вспоминать о Танаке Иори после сказанного не хотелось, но Юмэ…успел ли не по годам взрослый Юмэ познать опыт настоящей любви? Тору вдруг стало больно: за его спиной у человека, когда-то бывшего ему самым близким, наверняка разворачивалась интересная и насыщенная жизнь. Жизнь, в которой, подумать только, ему не было места. Ему оно никогда даже не предполагалось: Юмэ, находящийся на расстоянии сотен, тысяч, десятков тысяч километров, пускай и шутил об этом, но точно не рассматривал Тору как человека, с которым можно встретить старость и смерть. Обзавестись семьями, наполнить каждый день радостью и делиться ею друг с другом не по привычке, но искренне и без сожалений. Впрочем, все эти сказки так и оставались фантазиями разочаровавшегося Тору. Юмэ никогда не планировал будущее, а их неловкая, почти детская, дружба не должна была зайти дальше Дримленда. Навсегда исчезнувшего в чертогах вечного и сладкого сна Дримленда.

Тору сжал в пальцах край столешницы: усилившаяся тревога превратилась в стремительно нарастающую панику. Помогут ли антидепрессанты забыть прошлое или отнестись к нему менее чутко? Смогут ли свести оставленные Юмэ шрамы и подарить эмоции, которые дарили дни и ночи, проведённые в Дримленде?

— Умножь триста семьдесят восемь на двести пятьдесят девять, — попросил Юра. На его лице не дрогнул ни один мускул, и Тору почувствовал себя в большей безопасности, будучи окутанным его спокойствием.

— Я не могу, — ответил он, — ничего не могу. Ничего, ничего, ничего, ничего.

— А ну заткнись и считай, — строго сказал Юра.

— Триста на двести пятьдесят девять, — задумался Тору, почувствовав, как зрению возвращается прежняя ясность, — семьдесят семь семьсот. Семьдесят на двести пятьдесят девять — восемнадцать сто тридцать, — сердце замедлило ход и почти не давило на рёбра. — Восемь на двести пятьдесят девять — две тысячи семьдесят два, — равное дыхание выровнялось, становясь всё более глубоким и мягким. — Итого: девяносто семь тысяч девятьсот два.

— Можешь же, — Юра проверил на калькуляторе, — ну нет, что-то не сходится. По-новой давай.

— Я не могу, — повторил Тору, почувствовав, как затихает дрожь в мышцах.

— Ты только что считал. Давай. Вслух.

Тору повторил вычисления. К концу последнего действия он ощутил, что приступ остался позади.

— Всё равно девяносто семь девятьсот два.

— Ага, — шумно зевнул Юра, — умничка. А теперь налей чая и посиди.

— Ты говорил, что я ошибся! — возмутился Тору.

— Это сработало.

— Но ты соврал, — не отступал он.

— Но это сработало.

— Правда, — согласился Тору, налив чай в нежно-васильковую чашку, — откуда ты знал?