Длиной в неизвестность

Тору засмеялся, всё осознав. Он вновь позорно провалился. Мечты о красивой смерти разбились о лёд чужой ладони и мраморного пола.

Шаг двадцать шестой. Мне никогда не стать особенным

Вокруг столпились люди: кто-то кричал, кто-то хватался за сердце, кто-то сыпал ругательствами или безразлично смотрел в его сторону. Тяжело дыша, Тору приподнялся на локтях. Он растерянно огляделся, всё ещё надеясь, что происходящее было всего лишь агонией и последней попыткой зацепиться за ушедшую жизнь. Что-то смущало. Что-то заставляло почувствовать себя совершенно разбитым.

Пальцы вокруг запястья сжались сильнее — Тору рывком подняли на ноги. Колени подкосились, и он едва не упал.

Он вглядывался в знакомое лицо и не мог узнать в его чертах ничего родного — всё выглядело чужим и далёким. Сердце по-прежнему колотилось с бешеной скоростью и силой, волнами накатывал ещё более липкий и цепкий страх. Лучше бы он остался размазанной по рельсам массой. Вареньем. Горько-солёным вареньем.

Нечитаемым взглядом Юра смотрел в ответ: злость, обида и испуг пульсировали в расширенных зрачках, влажная холодная рука по-прежнему сжимала запястье. Сквозь гул в ушах и пелену слёз Тору понимал, что Юра впервые касался его обнажённой кожи. Впервые — и вот так, несдержанно, рвано, через незамысловатый жест передавая всё то, что грузом лежало на душе. А лежало давно и много, впивалось в плоть когтями и, теперь, прилипшее к Тору, исчезало, постепенно теряя мощь. Он не знал, что должен был сказать и должен ли был что-то говорить. Что могли значить слова сейчас, когда Юра самовольно вырвал его из рук смерти? Неважно, сделал он это из чувства долга или из искреннего желания, но — до сих пор было нелегко поверить — он сделал. Спас. Спас, хотя мог не успеть — до столкновения оставались считанные секунды.

Тору трясло. Стук зубов заглушал звук бегущих вагонов, лишённая пышного зрелища толпа начала расходиться, а на периферии изредка зажигались вспышки камер. Он был подопытным кроликом, выбравшимся из неудачного эксперимента. Было больно дышать — Юра задыхался тоже.

Звонкий удар прилетел прямиком в щёку. Тору почувствовал, как по лицу расползлась жгучая краснота. Он успел только растерянно раскрыть рот, как Юра крепко прижал его к себе. От куртки пахло ладаном и парфюмом — тем, что они в прошлом месяце выбирали в перерыве между занятиями. Тору дрожащими руками обхватил Юру за спину — родное тепло возвращало в реальность. Он не хотел оставлять его и боялся даже подумать о том, чтобы поднять голову с худого плеча. Юра защищал его от лишних взглядов, от мыслей и яркого света. В согревающем запахе Тору хотел спрятаться от самого себя.

Он стоял так несколько долгих минут: успели смениться поезда, люди и настроение. Время тянулось намного медленнее, чем те злополучные полторы минуты. Полторы. Всего полторы.

Тору расслабился в объятиях, объединивших в себе жизнь и смерть. Ему казалось, что сейчас он снова мог чувствовать в Юре присутствие почти утерянного мира пустоты. Его тревожило что-то ещё, что-то, находящееся до смешного близко, но ловко скрывающееся от понимания.

Сердце. Сердце Юры, спрятанное за курткой и рёбрами, стучало быстрее, чем его собственное, а грудь вздымалась в рваном дыхании. Тору прижался теснее и позволил себе не думать. Мог же он, в самом деле? Хотя бы в свете отвоёванных у судьбы минут.

— Дурак, — прошептал Юра, — какой же ты, Акияма, придурок.

Тору не мог ответить: сотрясался дрожью, видя перед глазами разбросанные по пути внутренности. Свои собственные внутренности, грязные, зловонные, липкие от крови и выделений.

Никогда прежде смерть не была настолько близко, никогда до этого она не тянула его к себе так рьяно и грубо. Тору видел её лицо, безобразное, испещренное язвами, холодное и бесчувственное. Предаваясь мечтаниям, он ни разу не встречался с её истинной природой, разрушающей, равнодушной, не щадящей ни здорового, ни больного. Настоящая смерть не имела ничего общего с манящим пристрастием, которому Тору посвящал стихи и картины. Романтик, воспевший увядание, замер в ужасе перед лицом им же созданного чудовища.

Гудок вновь прибывшего состава заставил Тору вздрогнуть. Снова. Снова конец. Юра, прислонившись спиной к мраморной колонне, ни на мгновение не разжимал объятия.

— Всё закончилось, — шептал он. Хриплый голос действовал на Тору почти гипнотически: постепенно он смог выпустить куртку из рук, но не спешил отрываться от объявшей его теплоты. В груди разлилось непонятное, свербящее чувство: будто это прикосновение, а не прикосновение смерти, в самом деле было тем, чего он так долго и сильно желал.

— Не уходи, — попросил Тору, — никуда не уходи сейчас.

— Я больше никуда не уйду, — ответил Юра. Тору чувствовал, как грохочущее под ухом сердце успокаивалось и замедлялось.