Длиной в неизвестность

Тору растерянно посмотрел на Юру, продолжающего всхлипывать и вытирать слёзы рукавом куртки. В один момент это перестало казаться комичным — он в самом деле плакал? Юра…плакал?! Нет, Юра бесконтрольно рыдал и не останавливался даже на мгновение. Его речь стала ещё более спутанной, он говорил несвязно и загнанно, пытаясь уложить мысли в одно предложение.

— Боже мой, Тору, я правда не хотел, — Юра продолжал стоять на коленях. Он монотонно, почти как молитву, повторял одно и то же, до побеления костяшек сжимая кулаки. — Я не хотел, Тору, ты понял не так! Пожалуйста, я нормальный, я, честно, нормальный. Ты же знаешь, как я люблю тебя. Ты же всё знаешь, Тору, я же не могу тебе больше ничего дать. У меня больше ничего нет, Тору.

Юра закашлялся, всхлипывая, и продолжил говорить что-то совершенно несвязное. Тору не мог разобрать половину слов, но слушал так внимательно, будто от этого зависела его жизнь.

— Хочешь, я сожгу эту чёртову коробку? Хочешь? — Юра обхватил его колени руками и, как побитая собака, выпрашивающая ласку, потёрся о голень. — Я всё сожгу, Тору, я не хотел. Эти проклятые записки…да я напишу тебе таких хоть миллион! Там же такой бред пишут, зачем оно тебе? Тору, прости меня. Хочешь, я сожгу? Хочешь? Хочешь, выброшу все вещи? Или и их тоже сжечь? Вместо плакатов и икон повешу твои картины, хочешь? Что ты хочешь? Что мне сделать, чтобы ты меня простил?

— Юр, — Тору опустился рядом и нерешительно прижал Юру к себе.

Никогда раньше он не видел его таким. Таким уязвимым, беззащитным и…беспомощным? Юра был действительно хорошим другом, его слёзы делали Тору больно, а откровенные признания царапали сердце. Но как бы бессовестно и эгоистично это ни звучало в его голове, он был рад слышать, что Юра по-прежнему считал его близким и важным.

— Я не хотел сделать тебе больно, — продолжил он, уже более сдержанно и тихо. Тору гладил его по волосам, всё ещё не представляя, как вести себя дальше.

— Юр, всё в порядке. Всё хорошо и не нужно ничего сжигать.

— Если всё в порядке, то почему ты говоришь про время, когда его осталось так мало? — Юра всхлипывал и смотрел Тору прямо в глаза. От его взгляда становилось не по себе: сейчас в нём снова можно было увидеть разбушевавшиеся ветры смерти.

— Тебе сейчас нужно поспать, — осторожно прошептал Тору. Он хотел ненавязчиво отвлечь Юру от посторонних мыслей, — завтра мы ещё раз всё обсудим. Когда ты протрезвеешь, хорошо?

— Завтра, — Юра вдруг засмеялся в голос, — а может быть, у нас не будет никакого завтра, Тору? Почему ты так уверен в себе?

— Юр.

— Так мало времени, Тору, Боже мой, — Юра, отвернувшись, закашлялся, — так мало времени. Да мне, может быть, месяц остался?

— Ты пьян. И моя мама ужасно зла на нас.

— А я сказал ей, что люблю тебя? Или забыл? Забыл, наверное. Надо сказать, — Юра потянулся к двери, но Тору остановил его, сжав холодные пальцы в своей руке.

— Она знает, — ответил он. Теперь точно не получится уложить его спать — если Юра начал говорить о любви и дружбе, то остановить его не могли даже боги.

— А ты знаешь? — замерев, спросил Юра.

— Конечно.

Разумеется, он знал и тоже считал Юру своим самым близким другом. Но почему надо было говорить об этом именно сейчас? На пьяную голову можно было сказать и сделать столько лишнего!

— Я не пьян, — будто прочитав его мысли, возразил Юра, — корабли лавировали, лавировали да не…

Тору закрыл его рот своей рукой.

— Юра, спать, — твёрдо сказал он. — Завтра проснёмся пораньше и, если ты действительно не пьян и так дорожишь временем, будем творить великие дела.

— Обещаешь?

— Конечно.

Спустя долгие минуты уговоров Тору с трудом уложил Юру в кровать. На всякий случай, он решил принести ведро, но по пути из ванной встретился со всё ещё рассерженной матерью. Тору не нашёл в себе сил заговорить первым, поэтому смог лишь неловко потупить взгляд и молча проскользнуть в комнату.

Юра лежал в кровати, по шею укрывшись одеялом. Его умиротворенное лицо больше не выражало ни тревоги, ни боли; Тору подошёл ближе и, всматриваясь в расслабленные черты, наклонился: о пролитых слезах напоминали только коснувшиеся щёк бледные дорожки.

— А знаешь, — приоткрыв глаза, пробормотал Юра, — такого меня даже Бог не простит и не примет. Только ты. Ну и чёрт бы с ним, — он улыбнулся и провалился в сон, больше ничего не сказав.

Шаг тридцать третий. Закрытая дверь — вечная темнота

Всю ночь Тору не мог заснуть. Юра ворочался в постели, что-то говорил, вздрагивал и снова замолкал, сжимаясь, как продрогший котёнок.