Дневник, 1893–1909

17 февраля. Суббота. Возвращаемся из Монтекарло, где провели три месяца в лечении у некоего химика Брица, врага медиков и медицины, признающего единственным средством сохранения и восстановления здоровья исключительно согласный с законами природы образ жизни и в особенности питания. Строгий режим без всяких лекарств уничтожает во мне всякие следы мучительной подагры, меня угнетающей.

Накануне нашего приезда был ранен на просительском своем приеме министр народного просвещения Боголепов. Убийца — какой-то студент, исключенный из университета и по жеребью высланный на преступление берлинским анархистским кружком.[631] Боголепов — ничтожная личность, добрый, честный школьный учитель, без малейших сколько-нибудь государственных взглядов, рутинный поклонник тех порядков или, скорее, беспорядков, кои установлены необдуманными мероприятиями упрямого графа Толстого и его вдохновителя, ловкого проходимца Каткова[632].

В Петербурге грустно, тускло, грязно. Разумеется, только и разговоров, что Государь и его семейство. О Государе вечные сетования о том, что он плохо окружен, о царском семействе — что в нем ежедневно умножаются скандалы. Например, у великого князя Алексея Александровича был домашний спектакль, в котором главное участие принимала содержимая[633] им французская актриса, которая ужинала за общим с приглашенными столом, разыгрывая роль хозяйки, покрытой бриллиантами. Здесь же ужинали Государь, великая княгиня Мария Павловна, Владимир Александрович и другие великие князья.

18 февраля. Воскресенье. Заезжаю к Витте, который чрезвычайно занят ходом в Государственном совете финляндского дела. Витте стал во главу оппозиции Куропаткину относительно некоторых предположений по отбыванию финляндцами воинской повинности и особливо отбыванию среди русских войск. Он представил Государственному совету свое мнение, написанное в сильных выражениях. По совету Палена он представил Государю это свое мнение. Когда вслед за тем он явился для всеподданнейшего доклада, то произошел приблизительно такой разговор:

Государь: «Я читал Вашу записку, она очень интересна, но зачем Вы не представили мне ее прежде?» Витте: «Ваше Величество неоднократно меня упрекали в том, что я говорю Вам о делах, меня не касающихся. Я и не счел возможным представлять Вам эту записку, а по лежавшей на мне обязанности внес свое мнение в Государственный совет».

Государь: «Но это дело так важно. К тому же, в Вашей записке помещено многое, что может возбудить излишние в Совете прения». Витте: «Если Вам угодно, то я могу изменить редакцию своего мнения, исключив все то, что Вы желаете. Что же касается прений в Совете, то позвольте, Государь, Вас уверить, что чем искреннее и смелее будут высказаны мнения членами Совета, тем это будет лучше. Финляндцы увидят, что Вы передали вопрос на рассмотрение учреждения, серьезно рассматривающего передаваемые ему вопросы, а не безмолвных кукол. При разногласии всегда будет от Вашего Величества зависеть: принять то или другое».

Впечатление Витте было такое, что Государь колеблется, и если в Государственном совете состоится большинство голосов, противное предложениям Куропаткина, то весьма возможно, что Государь согласится с большинством. К этому надо присовокупить, что императрица Мария Федоровна под влиянием, с одной стороны, Копенгагена, а с другой — председателя Общества Красного Креста Кремера — финляндского уроженца — страстно отстаивает Финляндию от натиска русской бюрократии, в чем Витте убедился из продолжительного с ней разговора.

Приехав домой, нахожу в гостиной моей жены Куропаткина. Толкуем немножко о Финляндии и очень много о Китае. По счастью, он утверждал, что там военные действия окончательно прекращены.

Надолго ли только?

19 февраля. Понедельник. Завтракаем у великого князя Михаила Николаевича вчетвером с его адъютантом и гофмейстером. После завтрака великий князь ведет меня в свой кабинет и предлагает председательствование в Департаменте гражданских дел Государственного совета. Я отказываюсь категорически и энергически на том основании, что никогда не занимался серьезно судебными делами, а почти всю долголетнюю службу посвятил судебно-административным и законодательным делам. Именно теперь Гражданскому департаменту предстоит рассмотрение важных представлений министра юстиции, и при существовании многочисленного класса опытных юристов, сформировавшихся сорокалетним применением Судебных уставов, с моей стороны было бы недобросовестно принимать на себя подобные обязанности. К этому присовокупляю, что все мои предшественники, прослужившие на посту государственного секретаря столь продолжительное, как я, время (Сперанский, Корф, Сольский, Урусов), были назначены председателями Департамента законов, и что я готов принять председательствование во всяком департаменте, кроме того, для коего не считаю себя пригодным. Великий князь утверждает, что он виноват, если я не был назначен председателем Департамента законов.