Дневник, 1893–1909

Продолжая говорить о трудах общества, рассказываю, что я оканчиваю печатанием том дипломатической переписки между русским и французским правительствами с 1814 по 1830 год, после того как император Александр восстановил законный порядок во Франции, изнемогавшей от революционных ужасов и военной тирании кровожадного Бонапарта. Государь выражает удивление о такой оценке Наполеона и ставит ему в большую заслугу издание «Codex Napoleon»[636]. Я утверждаю, что этот кодекс, коего главное значение заключается в ограничении права завещать, имел целью раздробление собственности так, чтобы уничтожить всякую имущественно независимую личность, что и привело к нынешнему табунному социалистическому строю теперешней Франции. «Ваше Величество сделали противное, установив в России облегчения для учреждения заповедных имений».

Государь в подтверждение правильности моего взгляда вспоминает о майоратах Петра Великого. Я выражаю опасение, чтобы при составлении у нас Гражданского кодекса не восторжествовали наполеоновские взгляды.

Завожу речь о словаре, коего мной отпечатан четвертый том (Ф, X, Ц). Государь говорит, что он всегда возит с собой мой словарь «для справок». В виду медленности, сопровождающей подобное издание, предлагаю Государю присылать ему отдельные оттиски биографий наиболее выдающихся лиц, в особенности таких, кои, принадлежа к XIX столетию, не вошли еще в историческую литературу и потому не могут быть ему известны. Он принимает это предложение с благодарностью.

Говоря о новых членах Исторического общества, я называю министра иностранных дел графа Ламздорфа и спрашиваю Государя, желает ли он предложить кого-либо. Государь называет Шумигорского. Я отвечаю, что немедленно передам это приказание совету общества, который по уставу предлагает членов общему собранию.

Затем заявляю о предположении по случаю двухсотлетнего юбилея Петербурга устроить выставку портретов деятелей XVIII столетия. Государь одобряет эту мысль. Я продолжаю говорить об этом и сообщаю предположение об устройстве этой выставки в нашем Рисовальном училище, причем упоминаю о том, в какой степени мы стеснены помещением и как желательно нам получить место, выходящее на Фонтанку и столь давно нам обещанное; при этом показываю эскиз предполагаемого здания, которое послужило бы украшением города и памятником царствования императора Николая II, точно так же, как нынешний музей и училище служат памятниками царствований императоров Александра III и Александра II. Государь оставляет рисунок у себя. В заключение разговор коснулся празднования советского юбилея. Я повторил сказанное мной великому князю Михаилу Николаевичу, прибавив, что, по моему мнению, для русского народа, высказанная царем воля должна быть также тверда и непоколебима, как веление Божие, и потому я не считал бы возможным возвращаться к вопросу, который Государь назвал «сомнительным».

В 3 часа заседание совета Исторического общества: Дубровин, Шильдер, Сергеевич, Штендман.

24 февраля. Суббота. Прочитал сообщенное Плеве «Введение» к приготовляемому по поводу столетнего юбилея Государственного совета альбому. Записка эта, почему-то окрещенная введением, представляет исторический очерк Совета с целью доказать, что во все царствования все хорошее сделано было Советом, а императоры были пустые люди, в особенности Александр II, который будто бы довел Россию до ужасного положения, из которого ее вывел мудрый и во всех отношениях выдающийся Государь Александр III, по следам которого так успешно идет Николай II. Пошлее и подлее трудно придумать, и вполне достойно господина Плеве.

26 февраля. Понедельник. Совещание у великого князя Михаила Николаевича относительно «Учреждения Государственного [совета]»[637], вновь издаваемого по случаю юбилея. Вся работа представляется чисто кодификационной, за исключением двух параграфов: а) о предоставлении Государственному совету, если он при рассмотрении законодательного дела признает то необходимым, возбуждать новый законодательный вопрос и поручать изготовление нового законопроекта либо подлежащему министру, либо подготовительной комиссии, в среде Совета образованной. Разумеется, все это делается с особого на каждый раз высочайшего разрешения, б) об образовании в Совете особых совещаний и подготовительных комиссий для разработки законодательных предположений.

По первому вопросу я тщетно стараюсь доказать, что никакого особенного права тут не предоставляется Совету, который и теперь зачастую дает министрам поручения, которые они принимают, зная, что в противном случае дело путем разногласия будет доведено до высочайшего сведения. Сольский и Муравьев настаивают на том, что это новое, даруемое Совету право, и что установить его нельзя без обсуждения вопроса при участии всех министров. С ними соглашаются, кроме меня, все члены совещания. Фриш предлагает исключить этот параграф, что и принимается совещанием.