Дневник, 1893–1909

31 марта. Заутреня в Зимнем дворце. Ванновский, говоря о своем назначении министром народного просвещения, говорит, что это самое бедное по бюджету министерство и что бюджет этот необходимо увеличить. Нахожу, что такой отзыв по меньшей мере странен и односторонен, являясь, так сказать, начальным для деятельности нового министра. Ванновский утверждает, что более часа отказывался принять предложенное ему Государем место и называл трех лиц, на коих предпочтительнее пред ним могли быть возложены эти министерские обязанности.

Назначены три новых члена Государственного совета: Марков — председатель Общего собрания кассационных дел, человек способный, хороший юрист, но довольно бесхарактерный и изленившийся, Яновский — попечитель Кавказского учебного округа, человек весьма почтенный, но уже достигший дряхлой старости, Арсеньев — воспитатель великих князей Сергея и Павла, а потом директор Морского кадетского корпуса, человек, не заслуживающий ни в каком отношении никакого уважения; стыдно и великому князю Сергею добиваться таких унижающих Совет назначений, стыдно и великому князю председателю Михаилу Николаевичу мириться с такими назначениями.

Апрель

1 апреля. Оказывается, что Ванновский назначен министром по настоянию Сипягина, который по этому предмету написал Государю специальное письмо, а вслед за тем, когда у Государя было совещание, то Сипягин вернулся домой в ужасе от высказанных Ванновским взглядов. И подобные глупцы распоряжаются судьбами Отечества.

Близкий к Сипягину человек стал на днях, говоря о студенческих делах, высказывать мысль, что строй образования и группировка образовывающихся [находится] в тесной связи с общим строем, общей группировкой всего русского общества, перевернутого реформами 60-х годов. Сипягин просил этого человека не продолжать такого разговора, так как он не любит общих вопросов, а считает достаточным разрешение частных, по мере их возникновения!

3 апреля. Вторник. Везу сына Петра, служащего в Гродненском гусарском полку и намеревающегося поступить в Академию генерального штаба, к военному министру Куропаткину, который делает ему некоторого рода допрос и поощряет его намерение. Заходим к жене Куропаткина. Незлая и неглупая женщина, но в своей бесцеремонности и презрении к формам общежития достигшая исполинских размеров.

7 апреля. Суббота. Заезжает провести вечер мой старинный приятель граф Протасов-Бахметев — главноуправляющий учреждениями императрицы Марии. Все те же с моей стороны обвинения ему в том, что он чувствителен лишь к высочайшим улыбкам и связанным с ними всякого рода протекциям в ущерб делу, справедливости и пользам Отечества. Он отвечает, по обыкновению, что таким родился, таким воспитался и без придворной атмосферы жить не может, а если его прогонят, то другой на этом месте будет допускать злоупотребления гораздо более крупного калибра.

8 апреля. Воскресенье. Шидловский приходит прочитать финансовую записку, им против управления Витте написанную. Высказываю ему свой взгляд, что факты верны, изложены правдиво, но не имеют значения без практических выводов и указания желательной политики, а такое заключение (быть может, ему и непосильное) повело бы слишком далеко и, разумеется, никаких результатов не достигло бы.

9 апреля. Понедельник. Заседание общего собрания Государственного совета. Подле меня сидит не могущий мне простить свою отставку из киевских генерал-губернаторов и потому заклятый враг мой Чертков. Он испускает столь сильный диабетический запах, что Польше, вероятно, недолго придется переносить выходки его чванливого тупоумия.

Рихтер спрашивает меня, помню ли я обстоятельства разбора нами вдвоем бумаг Лорис-Меликова и были ли в этих бумагах письма Александра III. Я отвечаю, что разбор помню, но что писем Александра III не было. Рихтер прибавляет, что если такие и были, то, конечно, император Александр III их сжег, и потому ходатайство сыновей Лорис — Меликова о возвращении им этих писем удовлетворить невозможно.

Из Совета Пален заходит ко мне и передает сообщение Витте о желании его устроить тройственный политический союз между Россией, Германией и Францией, а исходной точкой этого союза установить в форме соглашения этих трех держав о гарантировании займа, долженствующего покрыть сумму, причитающуюся им в качестве военного с Китая вознаграждения.

Рассказывает еще Пален, что обедал у Сольского с Чертковым, который рассказывал свой прием у Государя; выдающаяся черта этого приема заключалась в том, что Чертков просил Государя освободить его от вмешательства в дела польского управления министров! Отчего бы не установить прямо пашалык[657]?!