Дневник, 1893–1909

В течение ряда славных для нашей истории столетий правительство имело опору в крупной дворянской собственности. В 1861 году эта собственность не только поколеблена, но направлена на ежедневно расширяющийся путь уничтожения. Факт этот крайне прискорбен, но неисправим. Бюрократические попытки на пользу дворянского класса не больше как фразы, не могущие достигнуть серьезного результата. Быть может, годами создастся надежный в государственном смысле преемственно-наследственный класс землесобственников, но до этого весьма далеко, и во всяком случае ныне для этого ничего не творится. А между тем крестьянская масса, некогда ведомая дворянством, а теперь поставленная в несколько враждебное к нему отношение, живет, множится, движется под влиянием и руководительством всяких пестрых лихих людей, преследующих преимущественно свои личные, корыстные и в большей части случаев противоправительственные цели. Следует перестать сплачивать эту темную, легковерную, подвижную толпу в одну густую массу, а, напротив, по возможности, расчленять, дифференциализировать ее, выдвигая людей труда, бережливости, порядка как опору правительственного хода дел в противоположность ненадежным, падким на аграрную путаницу, буйным группам населения. Такова должна бы быть господствующая в упорядочении крестьянского населения идея, идея, к сожалению, далекая от симпатий социал-бюрократизма.

Еще раз простите, Государь, но позвольте сказать Вам от всей души всю правду, как я в течение десяти лет говорил ее покойному Вашему родителю.

За студенческими беспорядками последовали беспорядки фабричные. Неминуемое возобновление их и нетрудное подавление не страшны, но не страшнее ли мысль, что за ними могут последовать беспорядки аграрные. Мне самому не раз приходилось слышать от крестьян, что если их отцу или деду в 1861 году наделено было столько-то земли, то ныне каждому из его сыновей или внуков правительство обязано дать участки таких же размеров.

Что произойдет, если подобное убеждение перейдет от слова к делу, как тому были попытки в XVII и XVIII столетиях. Кто явится надежным орудием репрессии? Прежнего, двадцатипятилетней службой оторванного от своей среды солдата не существует. Нынешний доблестный перед иноземным врагом воин покидает семью свою лишь на короткое время и остается солидарным с ее интересами, особливо земельными. На чью сторону станет он в такого рода поземельном процессе? Одно сомнение в душе его встанет угрозой тем великим благам, коими славные предки Ваши рядом занесенных историей на свои скрижали подвигов одарили Россию!

Да отвратит мощная десница Ваша, Государь, эту темную тучу, надвигающуюся на Отечество.

Вашего Императорского Величества верноподданный».

22 июля. Живя в царскосельском уединении, только отрывками узнаешь о том, что делается в руководящих судьбами Отечества сферах. Принципиального, обдуманного, твердо направленного нет ни в чем. Все творится отрывочно, случайно, под влиянием момента, по проискам того или другого, по ходатайствам вылезающих из разных углов искателей счастия. Юный царь все более и более получает презрение к органам своей собственной власти и начинает верить в благотворную силу своего самодержавия, проявляя его спорадически, без предварительного обсуждения, без связи с общим ходом дел. Страшно сказать, но под впечатлением напечатанной на днях Шильдером книги начинает чувствоваться что-то, похожее на павловское время.

Любопытным образчиком времени служит возлюбленный государев министр внутренних дел. Этот человек, лишенный и умственных способностей, и каких бы то ни было убеждений, и самого элементарного гражданского мужества, убедил Государя, что с назначением его, Сипягина, министром внутренних дел все переменится: земство сохранит одну вывеску, правительственная власть в лице своих чиновников проникнет всюду, иноверие исчезнет, иноплеменные части России внезапно обрусеют и т. п. Написав на эту тему множество проектов, Сипягин видит теперь сам невозможность их осуществить и на днях вследствие того получил от Государя такой комплимент: «Вы много обещаете, да мало исполняете».