Дневник, 1893–1909

Настало освобождение крестьян, задержанное в царствование Александра I военными бедствиями, а в царствование Николая I — нерешительностью императора, впечатленного не имевшими ничего общего с русской жизнью революционными событиями. Исполняя завет отца своего, Александр II поспешил освободить крестьян и, обратясь к наиболее ревнительным исполнителям воли своей, был во многом увлечен ими далее того, что история и политическая мудрость требовали. Наиболее опасным в этом отношении увлечением было низвержение землевладельческого класса, при всех своих недостатках остававшегося хранителем в некоторой степени независимости, оберегателя иных, чем животных, интересов, сохранившего над низшим классом населения охранительное в правительственном смысле влияние.

К кому же перешло это влияние и в чем же оно выразилось? Оно перешло в руки людей, чуждых земле, и выразилось в стремлении к личной наживе, стремлении, чуждом всякого идеала. Пошел по русской земле лихой человек в лице писаря, старшины, ростовщика, чиновника всех степеней, размеров и названий, чиновника, присланного из самых различных закоулков, безответственно теснящего и обирающего население, все под личиной усердия к царю.

Правительство утратило характер прозорливой устойчивости; во всем стала чувствоваться случайность, переменчивость, отсутствие твердо сознанных целей и ясно намеченных следования[662] к ним путей.

События последних недель служат грустной, но неоспоримой к тому иллюстрацией.

В течение сорока лет правительство боролось с общественным мнением всех классов населения, отстаивая, быть может, чересчур широко установленную им систему классического образования. Александр III наложил руку на все реформы отца своего, но преклонился пред катково-толстовским творением. Студенческие беспорядки в начале нынешнего царствования были подавлены, но вдруг беспорядки эти приняли форму убиения министра народного просвещения и открытой с полицией уличной баталии. Последствием принявших такую форму беспорядков было назначение министром народного просвещения пехотного офицера, уже два года тому назад высказывавшегося за студентов и начавшего свое управление с того, что приказал заменять в гимназиях изучение латинского и греческого языков французским и немецким. Быть может, это и прекрасно, но оно напоминает суждения Скалозуба, которые в грибоедовское время не имели никаких шансов обратиться в министерские распоряжения, заменяющие законодательство, сорок лет защищаемое правительством.

За студенческими беспорядками последовали стачки и сражения фабричных рабочих с полицией. За ними встанет крестьянская толпа с требованием земли, и не теперешняя милиция, на короткое время оторванная от этой самой земли, поднимет оружие для того, чтобы обуздывать эти самые ею разделяемые аппетиты. Здесь конец той России, которую мы знали, которую мы всей душой боготворили!

Что же делать? Где средства спасения?

Спасение одно: возвращение к мудрой политике Екатерины, насколько оно совместно с результатами протекших в сто пятьдесят лет событий.

Умножать и усиливать класс землесобственников во всех видах. От табунного ковырянья земли, именуемого общинным владением, переходить к подворной и личной собственности. Вычеркнуть из законодательных соображений безземельное дворянство. Открыть широко всем сословиям права поземельной собственности и непременно связанное с ними радение о местных пользах и нуждах. Сферу чиновнической деятельности сузить, сделать ответственной в полном смысле, такой, какова она была при Петре I, повесившем князя Гагарина за взятки, при Екатерине II, предавшей суду генерал-прокурора Глебова, при Александре I, отдавшем под суд военного министра графа Татищева. Много, много можно было бы сказать, но уже этих двух мер достаточно было бы, чтобы высоко одаренный провидением русский богатырь мог встать на ноги и развернуть свою геройскую мощь, свои великие трудовые силы и вывести Отечество на совсем иную дорогу, чем ту, коей оно сегодня следует!