Дневник (1918-1919)

Я ответил на это:

— Я буду говорить, пан гетман, откровенно. Чёткую аграрную реформу может сделать только сильное правительство, опирающееся либо на широкие массы народа, либо на сильную армию, и которому не приходится оглядываться ни налево, ни направо. Министерство Лизогуба все сделало, чтобы отвратить народные массы от Вас, пан гетман, и от Украины…

— Народные массы недовольны тем, что у них отняли захваченные земли и немцы забирают хлеб, — перебивает меня гетман.

— Массам действительно Украина безразлична, им лишь бы земля, но среди народа есть сельская интеллигенция, которая на кооперативных и военных съездах провозгласила украинскую державу, и которой Украина не безразлична, и которая беспокоится не столько о земле, сколько о своей державе, а правительство Лизогуба через своих старост эту интеллигенцию, под видом большевиков, посадило в тюрьмы…

— Это все сделал Кистяковский, а теперь постепенно арестованных освобождают, а старосты, которые творили беззаконие, будут уволены. И Вы забываете, что мы сделали для Украины больше, чем Центральная Рада: мы основали два университета, гимназии, а Центральная Рада только вывески меняла…

— Да, университеты большое дело, но для интеллигенции, а народ о них и не знает.

— Для народа мы провели аграрную реформу…

— Для этого при современных обстоятельствах нужна крепкая армия, а п. Рогоза все сделал, чтобы ее развалить…

— Ну, это не так, — недовольно заметил гетман, — Вы с этим вопросом не знакомы…

— Может, и так, но я знаю, что дивизию пленных распустил Рогоза, убрав украинцев-офицеров и посадив на их место русских, бывших кадровых.

— Но это надо было сделать, чтобы установить дисциплину, потому что офицеры из прапорщиков совсем с ней не знакомы…

— А кадровые офицеры — все николаевские русские, которые не признают Украину и, как только немцы уйдут отсюда, то сбросят и Вас, пан гетман, и Украинскую державу.

— Какие Вы, украинцы, все пугливые, а я не боюсь ни этого, ни большевиков, меня пугает только расстройство транспорта; если мы его не наладим, то пропадет наше государство. Но я получил известие, что Грозный взят добровольцами, и можно будет теперь получить нефть, взамен за патроны, — замялся гетман.

— Вот этот союз с добровольцами — самый, — говорю, — опасный для нас…

— Это мне все украинцы говорят, а я думаю, что нам надо заключить союз с Доном и с Кубанью, чтобы помочь Великороссии освободиться от большевиков.

— А я уверен, что пока большевики будут править Московией, до тех пор и Украина будет существовать, потому что сейчас не к чему нас присоединять, а если повалят большевиков, тогда возьмутся и за нас.

— К тому времени нашу державу признают все государства, и она будет независимой. Увидев, что гетман уже отвечает мне как-то вяло, будто заученный урок, я встал, он тоже встал и, уже вставая и глядя в землю, спросил как будто не ко мне обращаясь:

— Кого же послать во Львов?

— Там же в Вене есть, — говорю, — Липинский, человек солидный, умный.

— Да, я его знаю и ценю, но его я думаю взять сюда…

— Ну, так обратитесь к Шемету, его знает Галиция и он хорошо знает Галицию…

— Ах, Шемет, а значит и Михновский… хоть я и очень люблю Михновского, но мне кажется, что он и оба Шемета ко мне не по-доброму относятся…

— Наоборот, когда все украинцы сначала отнеслись к вам с недоверием, то оба Шемета и все мы, буржуазные элементы, сразу отнеслись к Вам с доверием.

— О Вас я слышал, но Шеметы, мне кажется, не любят и не верят мне.

— Заверяю Вас, пан гетман, что Шеметы относятся к Вам совершенно искренне.

— Надо будет посоветоваться завтра по поводу Шемета.

На том наш разговор и закончился.

Я поклонился; гетман поблагодарил меня за совет и провел меня до самых дверей в зал, где его ждала какая-то чернявая худая дама, как говорят, это была пани гетманша, которой я, кстати сказать, не догадался поклониться.

5 ноября

Все эти дни мне нездоровилось, и я был в плохом настроении. И не удивительно, потому что дела наши неважные.