Дневник (1918-1919)

В какой-то день пошел в клуб «боротьбистов», чтобы увидеться с Полозом. От него не узнал ничего конкретного. Или, может, он не хотел ничего рассказывать постороннему человеку, или нечего было рассказывать. Общее убеждение было у всех УНР-овцев, что какие-то изменения таки будут. Говорили о том, что якобы таки будет некая «Украина», якобы опыт последних времен повлиял на Москву в этом направлении, чтобы все-таки считаться с Украиной, как с отдельным государством. На эту тему от Полоза ничего добиться не удалось…

Не помню хорошо, когда именно, но произошла неприятная история. Арестовала Чека Николая Николаевича Ковальского. Встревожились мы все и долго не знали, что это может значить. Но больше арестов среди близких лиц не было. Тогда я решил еще раз воспользоваться своими давними дружескими связями с Полозом и Панасом Любченко^{468}, и сначала побывал у первого, а от него пошел к Любченко. Любченко был каким-то тогда официальным лицом, и вроде от него многое зависело. Принял он меня довольно сухо и официально. Я не терялся и все придерживался веселого дружеского тона, хотя и видно было, что ему это не очень нравится. На мой вопрос, почему арестовали Ковальского, он сразу ответил:

— Потому, что он член УСДРП.

На это я тоже сразу ответил, что в наше время это не может играть никакой роли, кто к какой партии когда-то принадлежал. Любченко сказал, что оно, может, и так, но поскольку Центральный комитет в Каменце в свое время огласил воззвание, в котором был призыв к борьбе с оккупантами всеми возможными средствами, то должен и «оккупант» как-то реагировать…

— Так мы же никакой связи с Каменцем не имеем, точно так же, как и не имеем никакого понятия о том, что там делается, и что там разные партии постановляют.

— Тем хуже для вас, что вы все еще не отреклись от партии и не объявили этого в прессе.

— Но почему же тогда арестовали Ковальского? А таких, как он, здесь порядочно, которые здесь остались и никакой связи с Каменцем не имеют, а работают, где могут в разных учреждениях. Ну, вот, к примеру, почему не арестовали меня? Это было бы понятнее, потому во-первых, что уже раз арестовывали, а во-вторых, я все-таки был больше у людей на глазах в прошлом…

— Да вас не арестовали только потому, что еще не узнали, где вы живете. Это медленно у нас идет!…

— Ну, так что же делать?

— Если вы не мальчик, то поймете, что надо где-то лечь на дно…

— Хорошенькое занятие — лечь на дно. Но ведь надо же кому-то Ковальского вызволять!

Любченко засмеялся и посоветовал пойти к Рафесу^{469}:

— Он теперь секретарь здешнего партийного комитета, и от него многое зависит, а к вам он — я это знаю, — хорошо относится.

Поблагодарил я за совет и прямо от него отправился к Рафесу. Рафесу, вероятно, было не очень приятно, а может, и просто очень неприятно со мной видеться. Начал сразу говорить о бедственном своем положение в партии, что ему не очень-то верят, как бывшему бундовцу. Но я на это сказал ему, что очень рад видеть его все же при деле и, думаю, он все сделает, чтобы помочь мне освободить Ковальского. Начал я подробно объяснять ему, что Ковальский — никакой не революционер, а кабинетный ученый, да еще в государственном контроле все время работал. Чем он может быть опасен?.. Рафес снова жаловался на свое неопределенное положение, но в итоге обещал замолвить, где надо, слово за Ковальского. Действительно, через несколько дней Ковальского освободили. Не знаю, жил ли он дальше в своей квартире, или куда-то переехал. Я часто ему советовал сменить место проживания не только из соображений конспиративных, но и не менее важных. Он жил на Тимофеевской улице, между женской гимназией Дучинской и университетским Анатомическим театром. Каждый раз, когда происходили в Киеве расстрелы, какая бы власть их ни проводила, по той улице из-за трупного зловония ходить было тяжело.

А сам я, после совета, высказанного в такой странной форме Любченко, перестал совсем ночевать дома. Все время ночевал или у Шульгиных на Монастырской улице или в квартире В. Дорошенко, в которой были официально прописаны сестры Струтинские, собственно — Анна Струтинская, врач, и ее сестра, жена Валентина Садовского. Там в основном ночевал и Валентин Садовский. Не знаю уж почему мы с ним считали, что та квартира было наиболее безопасной. Может, потому, что там одна комната была реквизирована для какого-то советского военного, специалиста по техническим делам, москаля родом, который довольно прилично себя вел и иногда даже поставлял еду и алкогольные напитки, когда у Струтинских собиралось много гостей: ему, по всей видимости, нравилось интеллигентное общество, и мы все с ним чувствовали себя весьма неплохо. Он, между прочим, не понимал, кто мы такие, зачем приходим к Струтинским да еще и ночуем там. Но попробовав несколько раз выяснить наши отношения с хозяйкой, перестал допытываться. А собиралась нас там иногда порядочная таки компания — и постарше, и совсем молодых.