Дневник (1918-1919)

                                                                                                                                                 В.Писнячевский

                                                                           ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО

Я не знаю к кому апеллировать, кому адресовать эти эпически простые, но вместе с тем полные трагического ужаса, строки!…

— Кому повем печаль мою? Кому о правде возвещу?

Доброму старому Богу?.. Ибо нашего большевики упразднили!

Премьер-министру Лизогубу? Но он кажется сам уже отряхнул прах от ног своих!

Гетману «всея Украины»?

Но ему и без моих писаний и (…) уже известны все эти факты.

«Сейчас у нас гонят людей из сел в гор. Золотоношу и запирают в тюрьму, — пишет старый земский деятель, мировой судья генеральному судье С. П. Шелухину, — а кой-кого уже давно арестовали, но до сих пор «никакого резона им нет, ни следствия, ни обвинения, в чем-нибудь, а так, с бухты-барахты. Как станет очень тесно в тюрьме, то нагружают вагоны и везут. Что вы там делаете, что ваши города не делают ничего!… «

«Говорят, что у нас есть военное положении, а вот тебе его отменили. А Захарченко уехал в Малиевку и перепорол всех розгами», — продолжает рассказ автор. Товарищ прокурора обревизовал тюрьму и приказал выпустить всех, кому не предъявлено никаких обвинений.

Шаблон обвинения один: агитация против Гетмана и организация восстания против немцев. Из Еремеевки пред. вол. земск. управы Орлянский и волостн. сборщик Чеховский арестованы 16-го мая н. с. и у них отняли 12700 ре земских сборов, привезенных в казначейство — «Сидят и до сих пор, а люди совсем благонадежные… «

«Одни крестьяне выдают других, бьют одни других по указанию собственников. Так было в Мельниках, где одна группа крестьян, более зажиточных, опираясь на военную силу, арестовала несколько десятков менее зажиточных крестьян и била их до полусмерти.

В числе их был избит батько, бывший член управы Федоровского, за то, что не захотел записаться в партию «хлеборобов» и не указал, где его сын. То же творилось и в с. Моисеевке^[63].

Только экзекуция арестованных в этом селе производилась в Ираклии во дворе дома, в котором живет семья мирового судьи. Перепугали всю семью. Били, пока избиваемый не терял чувств, бросали в подвал дома Требинского и через несколько часов вытаскивали оттуда и опять били. За всем этим «присматривало "демократическое око" Алексея Трояна».

Таких экзекуций много.

— В с. Великий Хутор приехал отряд и несколько гайдамаков из «хлеборобов».

Подъехав к селу, обстреляли его, разбили волость и несколько хат. Потом въехали с триумфом, как победители, хотя противника и не было, и никто не воевал.

Объявили, что на село наложена контрибуция деньгами, хлебом и живностью. Каждому «вояку разрешалось брать контрибуцию и в свою пользу».

С одним хозяином, очень тактичным и благонадежным человеком, поступили так:

заказали обед для командного состава. Хозяйка угостила их «очень хорошо, а вони отблагодарили так: «Вот, тетя, делаем тебе протекцию: выноси из избы, что можешь!…» После этого сейчас же подожгли дом!

Кто повинен в этой бесчеловечной, зверской расправе?

Ваша фантазия, читатель, рисует вам кровавую картину народного бунта против представителей властей, бунта, инспирированного агентами держав согласия. Вы подозреваете злой умысел крамольных эсеров или большевиков. Многим кажется, вероятно, что эти экзекуции — законное возмездие, заслуженный финал вооруженного протеста против существующих правонарушений. Ничего подобного. Дело гораздо проще обстоит. По селам прошла несколько месяцев тому назад волна большевистской руины. Тогда большевики слева мстили всем — виноватым и правым за социальное зло, чинимое веками одному классу другим.

Теперь большевики справа, а иногда это просто те же самые большевики, но перешагнувшие направо, творят свой суд неправедный над тем, кто им почему либо по нутру не пришелся.

Какие-то полусумасшедшие, убийцы, растратчики казенных денег — Трояны Федор и Алексей, Велецкий Андрий, Жижелевский, Піддубный (цирковой борец), сводят свои и, по просьбе других, чужие личные счеты, зажгли целые уезды: «катуют людей, палят, нищат, заво— (далее в газете пропуск, очевидно, конфисковано).

Своими деяниями вооружают людей против украинского правительства, потому что крестьяне все, что ни делается, взваливают на украинское правительство. А когда вмешивается прокуратура и начинают всплывать беззакония, то гг. Поддубные, в лице местной администрации передают арестованного с выдуманным обвинением немцам и все сваливают на немцев, которые в этих делах ни при чем, потому что они совершенно искренно убеждены в том, что помогают украинской власти.

Один из очевидцев этих беззаконий пишет:

«Седеешь от такого горя!» В Глемязове засекли двух человек на смерть. В Золотоноше завели специалиста по порке, какого-то Нездниминогу. Загоняют людей в земский амбар и там секут.

Там были даже не цветочки, а только посевы ядовитых зерен людской ненависти. А вот вам цветочки и ягодки.

В село Гуту Звенигородского уезда вышел карательный отряд в 40-50 чел., состоявший главным образом из офицеров, великороссов.

Селяне разбежались по лесам. А там встретились и образовали «загонь». Вернулись в Гуту и вырезали из отряда 20 человек…

Не было оружия.

Отбили сначала одну пушку без замка. Пробовали (…) и замок. Ничего не вышло. Отбили другую с двумя снарядами. Поставили за полотном железной дороги.

Народ хотел расправиться с офицерами. Пришлось вести их через озверевшую толпу в тюрьму за руку, по одиночке. Немецких солдат не только не тронули — «они, мол, не виноваты», а роздали по селам на кормежку. Офицерам немецким вернули оружие.

Из пятидесяти русских офицеров — участников карательного отряда — 10 было убито. Остальных спасли.

Я спросил тех и других. Спросил офицера, озлобленного, озверевшего:

— Что вас лично заставляло идти с отрядом?

— Да ведь вы сами были военным. Знаете — дисциплина! А потом кушать что-нибудь да нужно же!…

Но из дальнейших разговоров выясняется, что он не так голоден, как кажется:

— В кармане боковом, в бумажнике было 3 тыс., и не взяли. В Ушицком уезде у меня имение есть!…»