Дневник (1918-1919)

— Но если Центральная Рада примет этот законопроект, то я еще буду в выигрыше. Вы сами рассудите: я имею 800 десятин, за которые мне до войны давали по 1000 за десятину; если бы я их тогда продал, то имел бы 800 тыс. рублей, которые лежа в банке, теперь стоили бы не более 80 000 руб. А 50 десятин с моей усадьбой стоят и теперь гораздо больше, а потом, когда все успокоится, будут стоить огромные деньги. Земля моя совсем рядом с сахарным заводом, и я мог бы организовать прекрасное хозяйство, в котором культивировались бы исключительно свекловичные семена, которые я сбывал бы на завод, в котором к тому же я имею акции и состою членом правления, и свекловичные семена можно всегда и за границу сбывать с большой выгодой, если бы с нашим заводом-то произошло. Итак, имея такую усадьбу и 50 десятин при ней, я мог бы прекрасно жить. И еще к тому же у меня есть дом в Киеве, который, надеюсь, наше хоть и бестолковое социалистическое правительство, не социализирует, как это, говорят, намерено сделать большевистское правительство в Московии.

Очевидно, так утешали себя многие землевладельцы, а если бы им оставлено было десятин по 150, а за остальное заплачено бумагами, проценты по которым выплачивали бы не сами крестьяне, к которым перешла бы помещичья земля, а все государство с прогрессивно-подоходного налога, то на этом компромиссе должны были бы помириться и крестьяне, и помещики, тогда не было бы той смуты, которую мы теперь видим везде на селе. Теперь землевладельцы, опираясь на свои вооруженные отряды и на гетманские и немецкие военные силы, со злорадством издеваются над крестьянами, вымещая на них и свои материальные убытки и тот страх, который они пережили во время аграрной революции; отбирают у крестьян свою землю, засеянную крестьянами, накладывают контрибуцию за ограбленное имущество, или отбирают бесплатно у тех, кто купил у земельных комитетов. Членов этих комитетов, которые, как-никак, а были тогда законными правительственными институциями, созданными на основе закона Ц. Рады, которая была тогда законодательной институцией, карают, бьют и всячески истязают. Не удивительно, что крестьяне затаили в себе злобу против панов и кое-где оказывают вооруженное сопротивление, а везде надеются то на большевиков, то на англо-французов, которые прогонят немцев, а тогда крестьяне вырежут всех панов до последнего.

8 августа

Из газетных новостей видно, что дела советской власти в Московии совсем плохи. Вся Сибирь уже отпала; чехословаки с дутовцами заняли уже всю Волгу и прервали железные дороги в Москву и таким образом отрезали от нее этот хлеборобный район, на Кубани и на Дону казаки с помощью добровольцев, русских офицеров, выбивают последние большевистские отряды; Мурманский и Архангельский края уже захвачены англичанами, среди которых есть сербские части, организованные еще самодержавным и правительством Керенского из австрийских пленных. А советских войск едва хватает, чтобы удерживать власть большевиков, как теперь называют Московию, потому что в газетах ежедневно читаешь, что тот или иной город или губерния отпали от Советской власти, а ко всему — в самом центре, то есть в Москве, еще не усмирено восстание левых эсеров, которые не без помощи Антанты убили немецкого посла Мирбаха^{314} и пытаются втянуть и немцев в войну с большевиками. Такое теперь беспомощное состояние большевистского правительства. А между тем, существование Украинской державы, можно сказать, тесно связано с существованием Советской власти в Московии; благодаря большевистскому перевороту возникла самостийная Украина; возможно, что со смертью в Московии советского правительства погибнет и Украинская держава. Если бы правительство Керенского одолело в октябре большевиков, то он не допустил бы создания Украинской державы; известно, что он уже решил отдать под суд Генеральный секретариат во главе с Винниченко за то, что Ц. Рада постановила созвать Украинское Учредительное собрание и уже приготовил камеры, куда должны были посадить членов Генерального секретариата, когда они, вызванные для переговоров, приедут в Петербург, но они случайно приехали именно тогда, когда началось большевистское восстание, и правительство Керенского уже не имело сил арестовать их.