Дневник 1939-1945

Гитлер нравится мне целиком и полностью, невзирая на все его ошибки, все его невежество, все его пустозвонство. По сути, он дал мне мой политический идеал: физическую гордость, устремленность к движению, авторитету, воинскому героизму - и даже романтическую потребность исчерпать себя, самоуничтожиться в не просчитанном, не соразмеренном, чрезмерном, гибельном порыве. Но он не реализовал мой социальный идеал; у меня к нему огромные претензии за то, что он не уничтожил касту капиталистов и старую военную касту, которую я презираю и ненавижу. Короче говоря, от мифа о диктатуре пролетариата прок был, равно как и от мифа о материализме: этот миф был рычагом, чтобы избавиться от рухляди старых классов. Однако Европа слишком одряхлела, чтобы породить человека, который возвысится над ней и возвысит ее. Гитлер погиб, задохнувшись нашими архаизмами: куцым макиавеллизмом в политике золотой середины (золотая середина в конечном счете всегда оказывается беспощадной (см. Луи-Филипп, Наполеон III), но остается всего лишь золотой серединой), "идеалистическими" устремлениями мелкой буржуазии XIX в. (Вагнер). Ленин и Сталин, похоже, ближе, чем он, к жестокой стороне Ницше.

Ни один политик - я об этом часто говорил - не может сравниться с Ницше, равно как с Достоевским, Толстым или Руссо. Ницше испытывал бы отвращение к нацизму точно так же, как к Веймарской республике и Вильгельму II. Но тем не менее мир XX столетия подобен собственной тени, что Ницше и предсказывал. Кстати, он с поразительной прозорливостью предвидел всю грядущую жестокость и суровость. Сегодня монархия, аристократия, религия обретаются в Москве и нигде более.

Вместо того чтобы покончить с собой, я вдруг подумал, а не договориться ли с коммунистами, чтобы они устроили надо мной показательный суд, где я сыграл бы роль кающегося, как на московских процессах. "Я заблуждался, Сталин был прав. Расстреляйте меня"... Но Шанкара отвратил меня от подобного облегчения своей участи в этом подлунном мире.

9 августа

Какую великолепную социалистическую и расистскую революцию в Европе провалил Гитлер, но Наполеон проявил такую же нерасторопность, так же глупо останавливался перед привычными запретами, у него было точно такое же предубеждение перед необходимостью смешивать прошлое и настоящее... Только бы Сталин не повел себя так же! Великое в великом человеке наталкивается на людскую посредственность: надо равно принимать и его величие в делах, и мелочность его души. Впрочем, хотя Наполеон и Гитлер не преуспели, следует признать, что Сулла и Цезарь почти дошли до конца, и Августу оставалось лишь сорвать созревший плод. Поимей сожаление к великим людям - даже если они достаточно мелки духом, то все равно на много локтей превосходят тебя характером, а характер, как ни крути, это наиболее законченная форма ума; именно в характере лучше всего проявляются очертания, направленность, стилистическая настроенность ума.

Никакого желания увидеть новую "послевоенную Францию". Уже 1939 г. имел для меня некий тошнотворный привкус, было чуть ли не потрясением опять вернуться в 1914 г. И теперь заново узреть послевоенную эпоху! Ну уж нет! Опять лицезреть "НРФ", палату депутатов, евреев, г-на де Голля, сберегаемого на случай, как... Клемансо, опять слышать красивые речи, обращенные к ветеранам... Тьфу! Ни малейшего желания ехать в Германию: мне нравятся нацисты, несмотря на почти полное отсутствие у них революционного духа, но не немцы. Что касается русских, то я боюсь разочароваться этой помесью Нью-Йорка и Берлина. Нет, единственное, что могло бы меня еще соблазнить, так это Египет, Мексика, быть может, Индия. Но я храню их в голове.

Самые высокие побуждения смешиваются с самыми низменными, подталкивая меня вскрыть вены: законное чувство пресыщенности, гордость, желание покончить с собой в наилучший для меня момент, в период наивысшей веры в себя. Высокая свобода: причинить себе смерть, а не принять ее; Киров1 догадывался об этом. Но тут есть также нечто от сумасшествия

1 Вероятней всего, описка: Киров вместо Кириллова, героя "Бесов" Достоевского, который надеялся через самоубийство сравняться с Богом и спасти человечество этим актом неограниченной свободы.

мелкого буржуа, который не желает больше выходить из дому, боится путешествий, хочет, чтобы все, к чему он привык, оставалось с ним таким же налаженным до последней минуты... Я до последнего мига буду обличать себя. Нет, я думаю о своих друзьях, а главное, о Бодлере, который испытывал ужас перед пошлостью; я же хочу освободиться от пошлости политики, которой я измарался и которая затмит меня в момент торжества американцев: оскорбления, лапы их полицейских или милиционеров, судебный процесс. Либо же мне придется скрываться, отдаться на милость того-то или той... Я боюсь их "снисходительности" не меньше, чем их "суровости". Ох уж мне эти агенты, жаждущие покарать другого агента - невыносимая комедия.