Дневник. 1956-1959

Здесь говорили о необходимости директив партии по вопросам литературы. Такие директивы есть: приветствия ЦК II съезду Сов[етских] писателей, выступления на ХХ съезде КПСС и т.д. Симонов утверждает, что главный пафос нашей литературы должен быть направлен на обличие недостатков. Это неверно. Я присоединяюсь к выступлению Шепилова. Нельзя говорить, что у нас все только плохо. Напр[имер], в 46 году мы пустили в ход энергетические мощности, равные 6 Днепрогэсам, собрали и убрали в закрома столько хлеба, сколько Россия никогда не получала за все свое существование, провели целый ряд важных законов, улучшающих жизнь трудящихся: закон о пенсиях, сокращение рабочей недели, улучшение труда женщин и подростков и т.д.

Нас за рубежом укоряют, что мы не даем развиваться легкой промышленности, это делается с той целью, чтобы у нас отстала тяжелая индустрия. Мы на это не пойдем. Но, уделив достаточное внимание тяжелой промышленности, возьмемся и за легкую, дадим жилища и проч[ие]. Идеологи за рубежом питают идиотскую надежду, что наш народ откажется от построения социализма. Это показывают, между прочим, события в Венгрии.

В лит[ерату]ре могут быть две линии — отрицания и утверждения. Вторая линия — наша партийно-философская линия. Все чернить неправильно. Симонов неправ, когда говорит, что л[итерату]ра это рвотное. Это — огромное воспитательное средство.

Роман Дудинцева в основе неверен. Паустовский, логически продолжая его линию, заявил, что народ сметет Дроздовых. За границей превозносят роман Д[удинцева] буржуазная газета “Франа Суар”, расхваливая его, написала, что он вызвал огромное возбуждение в Советском Союзе. Дудинцеву нужно призадуматься, когда его хвалят враги. Еще Ленин говорил в таких случаях: “Смотрите, кому это выгодно”.

Дубинка в руководстве не нужна, но некоторые хотят, чтобы л[итерату]ра была серной кислотой, разъедающей фундамент нашего строя. Этого не должно быть.

Литература должна помогать нашей партии проводить широкое наступление на всех фронтах.

Очень короткое заключительное слово Брежнева –

“Меня радует, что большинство выступавших высказывало правильную точку зрения — за ленинские принципы развития литературы.

Наш “идейный порох” мы должны держать сухим.

Мы уверены, что писатели сами разберутся в своих недостатках и разногласиях”.

Сурков предлагает задавать вопрос.

Вопрос. Что сделано насчет пенсий?

Ответ. Мы сделали все от нас зависящее и представили необходимые заявки, но вопрос упирается в М[инистерст]во Культуры. Предложено, чтоб был выработан общий проект для писателей, композиторов, художников. Мы просили для писателей “докторский” потолок. В общем мы считаем, что пенсия для писателя должна определяться значением его произведений.

Вопрос. Как обстоит дело с печатанием произведений московских литераторов?

Ответ. Мы хотим свести в “Сов[етском] Писателе” к минимуму “коммерческие” переиздания, но не всегда это возможно. Бумажная про[мышленно]сть дает недостаточное количество бумаги для удовлетворения наших заявок.

Вопрос. Выйдет ли роман Дудинцева отдельным изданием, и как себя чувствует его автор, здоров ли он?

Ответ. О том, здоров ли Дудинцев, спрашивающий знает не хуже меня, а на издание романа никто не налагал запрета.

Собрание закрывается.

Перед собранием я видел В[ладимира] В[асильевича] Архангельского; он сообщил мне, что мой очерк “По Иртышскому водохранилищу на “Чайке” пойдет, но с некоторыми сокращениями. Чтобы их согласовать со мной, он заедет ко мне на днях, т.к. 15.1 материал будет сдаваться в печать.

<заголовок>***>/заголовок>

Вчера вечером и сегодня ночью я обдумывал сюжет рассказа: “Кто украл гемму”.

Начало, примерно, такое:

“День, когда ученик девятого класса 118 школы города Приморска Анатолий Щупак, копал у себя на дворе погреб, нашел гемму, положил начало удивительным событиям, вторгшимся в жизнь Петра Сидоровича Задорожного…”

Гемма попадет в Приморский Областной музей, в отдел древностей и хранится там, как большая историческая ценность.

Задорожный — хранитель этого отдела, предполагает, что гемма — печать царя Митридата, но не может этого доказать.

Он тайком уносит гемму домой, чтобы на досуге рассмотреть как следует знаки. Он рассматривает поздним осенним вечером гемму в лупу, когда вне себя вбегает к нему в комнату Мальдядя.

— Мальтетя, умирает, угорела!

У него на подошвах липкая глина, он не обтер сапоги. Убегает назад, что-то прилипло к его ногам, он отшвыривает и выскакивает, Зад[орожный] за ним, забыв о гемме (до этого Мальдядя уже был у него — они живут на одном дворе, на окраине Приморска, и археолог говорил ему о ценности геммы и о том, что ее предлагал продать англ[ийский] профессор, предлагая большую сумму).

З[адорожный] бежит во флигелек, замечая, что Мальдядя не следует за ним, но думает, что тот побежал разыскивать доктора. Он находит Мальтетю не в таком уж плохом состоянии, т.к. муж убегая, догадался растворить дверь и окно, и больная только жалуется на холод.