Дневник. 2010 год

После розыска конторы, которая все это строительство организует, приехал уже поздно к обеду. Володя, как всегда аккуратно и не спеша, заделывает оконные откосы, обнажившиеся после того, как вставили в проемы пластмассовые трехслойные окна. Маша пьет пиво. С.П. привез новый телевизор, подаренный им мне ко дню рождения. Маша в него уставилась и философствует. После обеда проглядели в телевизионной записи несколько выпусков клуба КВН. Все это искрометно, мило, но подо всем лежит ординарная пошлость, тон которой задают члены жюри своими победными оценками и неумолкаемым и транслируемым хохотом. Потом, уже поздно вечером, принялись смотреть какой-то фильм о том, как четверо молодых людей - две девушки и двое парней - потерпев кораблекрушение, попытались вплавь добраться до земли и трое из них были растерзаны акулой. Только жертвы и усилия всех позволили остаться в живых одному. Фильм снабжен аннотацией, что сделан он по следам реальных событий. Я не люблю жестоких фильмов, где заведомо просчитывается гибель героя. Это особенность западного менталитета - западный человек готов сражаться за победу и за жизнь, а русский в первую очередь готов умереть.

21 ноября, воскресенье. Наконец-то выпал снег. «Зимы ждала, ждала природа…» Утром выглянул в окно - на крыше снега пальца на два. На земле его пока нет, видимо, к утру растаял. Погреб листья, срезал последний урожай петрушки, в земле все же оставил корешки, чтобы весной была хоть какая-нибудь зелень. Ощущение, что я все-таки немножко от своей хвори избавился, хотя вечером кашлял, как сумасшедший. Вероятно, от сигаретного дыма - Маша с Володей курят. С.П. их, правда, гоняет, а в связи с наконец-то легко открывающимся новым окном стали чаще в большой комнате, где телевизор, проветривать.

22 ноября, понедельник. Провел спокойное лечебное утро: сок из морковки, яблока и имбиря. Творог и кофе на молоке, чуть-чуть почитал «Журнал теоретика» Владимира Гусева. Опять крепко подзарядился, Гусев очень умный и наблюдательный человек. Эрудиция его почти безгранична. Но это очень русский талант, без всякой лирической и беллетристической показухи, без «оживляжа», предельно экономен, мысль и только мысль. Совершенно неоцененный теоретик и мыслитель, и оцененным никогда не станет. Не потворствует, не заигрывает.

К двум часам поехал на открытие мемориальной доски Евгению Ароновичу Долматовскому. Еще на той неделе позвонил Н.Н. Добронравов, поэт тоже со знаменитыми стихами и песнями, муж Александры Николаевны Пахмутовой, и предупредил об открытии. Вспомнил и о моем надгробном слове на похоронах. Я будто бы тогда сказал, что в любой другой стране похороны поэта такого масштаба превратились бы в национальные… Я уже ничего этого не помню, но все еще ясно осознаю и значение Долматовского в нашей советской культуре, и вспоминаю о моей с ним в последние его годы дружбе. Удивительно, что Долматовский погиб почти так же, как и мой отец, - попал под автомобиль на тихой 3-й Фрунзенской улице, где и жил. Отец - на Ленинском проспекте, возле собственного дома.

На всякий случай продумал, что скажу, если попросят.

Вся церемония заняла тридцать пять минут и оставила во мне своеобразное впечатление. Не попросили. Доску вроде бы ставили с разрешения городского начальства, во всяком случае, был Женя Герасимов, глава думской комиссии. Он и выступал, как и положено, первым. Потом А.Н. Пахмутова и Н.Н. Добронравов - по очереди. А дальше все пошло по какому-то особому, семейному плану.

Оказалось, что доску поставил за свой счет пасынок Евгения Ароновича Максим Безруков. Это сын Мирославы Ивановны Безруковой, последней жены Е.А., которая, кажется, была еще и его студенткой. Я хорошо ее помню, помню, с какой настойчивостью она занималась делами покойного мужа. Правда, забыл, присутствовала ли она, когда мы открывали в институте памятную, имени Долматовского, аудиторию. Она рано умерла.

Мемориальная доска хорошая, красивая, большая, видимо, влетела наследнику в копеечку. Но стоящая рядом со мною Галя Долматовская, тоже дочь, сразу мне объяснила: Максиму принадлежит 50 процентов авторских, а ей только одна шестая. Я, правда, тут же шепотом у нее выпытал, много ли это денег. В каждый год по-разному, но деньги большие… В Дневник эти цифры не вношу.

Сдернули покрывающее гранит и бронзу полотно.

Вел церемонию какой-то энергичный и несколько развязный хлопец. Называя очередного выступающего, он заканчивал призывом массовика: ваши аплодисменты! И опять, когда все завершилось, я спросил у пасынка покойного поэта: «Максим, а кто вел всю церемонию?» Огромный, рослый и, видимо, простодушный Максим сказал: «А мы наняли фирму, которая занимается…». Слово «корпоратив» произнесено не было.