Дневник братьев Гонкур

27 ноября, понедельник. Тургенев говорил, что из всех европейских народов немцы менее всего владеют верным художественным чутьем – за исключением музыкальной области. Мелкий, глупый, неправдоподобный вымысел, который заставляет нас отбросить книгу, кажется им приятным усовершенствованием действительности. Тургенев прибавил еще, что русский народ – народ лживый, потому что долго был в рабстве – любит в искусстве правдивость и реальность.

Провожая нас, он говорит о планах нескольких повестей. В одной из них он хочет описать ощущения старой лошади в степи, где трава ей по грудь. Остановившись, он добавляет: «Знаете ли, в Южной России встречаются стога с этот дом… На них влезают по приставной лестнице. Я часто в них ночевал. Вы и не подозреваете, какое там бывает небо: все синее, темно-синее, усеянное большими серебряными звездами… Около полуночи поднимается мягкая и величественная волна тепла. Упоительно! Я однажды лежал на спине, наслаждаясь именно такой ночью, и вдруг заметил – не знаю, долго ли это длилось, – что безотчетно твержу про себя «Раз-два, раз-два…»

13 декабря, среда. Отвратительное это ремесло – наше писательское. Весь конец моей книги написан в предчувствии, нет, в уверенности, что все мои усилия, все исследования, весь труд над слогом и стилем получат в награду лишь денежный штраф, тюрьму, быть может, лишение гражданских прав. Что я буду обесчещен французскими судьями, как будто меня застали в непотребном месте.

16 декабря, суббота. Очень трудно это объяснить. Мне кажется, будто слева и позади головы что-то тянет меня назад – что-то, напоминающее, вероятно, действие магнита на сталь или скорее – притяжение пустоты. И это нечто спускается, всё слева, на ребра, вдоль позвонков, до таза, как зыбкая волна, вызывая по всему телу ощущение потери равновесия.

Временное ли это недомогание или угроза удара, смерти в недалеком будущем? Не знаю, но меня очень огорчает моя недоконченная книга, и каждая глава, прибавленная к рукописи, – это еще одна победа. Я спешу, спешу, как человек, который боится не успеть дописать всех параграфов своего духовного завещания.

27 декабря, среда. Теперь, когда моя книга «Девка Элиза» почти кончена, выступает и смутно обозначается в моем воображении роман, которым я мечтаю проститься с вымыслами фантазии.

Мне хочется изобразить в нем двух клоунов, двух братьев, любящих друг друга, как мы с братом. Они работают вместе, как будто у них один позвоночный столб, и всю жизнь придумывают какой-то невозможный фокус, находка которого равнялась бы для них важному научному изобретению. Много тут подробностей о детстве младшего, о братской любви старшего, в которой есть нечто отеческое. Старший – сила, младший – грация, оба – поэтические натуры из народа, находящие выход в той фантазии, которую английский клоун вносит в демонстрацию своей силы.

Наконец придуман этот фокус, исполнению которого долго препятствовали неизбежные технические трудности. Но месть одной наездницы, любовь которой была отвергнута меньшим братом, заставляет их промахнуться. Разумеется, женщина появляется только мельком. У обоих братьев особый культ мускулов, удерживающий их от женщин, как от всего, что отнимает силы. Младший при неудавшемся фокусе получает перелом обоих бедер – и когда они приходят к убеждению, что он уже не может быть клоуном, старший, чтобы не огорчать его, отказывается от своего ремесла. Изобразить здесь все нравственные страдания, изученные мною у брата, когда он почувствовал в себе неспособность к умственной работе…

Однако любовь к ремеслу у старшего брата жива еще, и ночью, пока младший спит, он встает и упражняется, один, на чердаке, при свете двух сальных свечей. В одну такую ночь меньший брат просыпается, встает, ползет на чердак, и старший, обернувшись, видит, как слезы тихо струятся у него по лицу. Он кидает трапецию за окно, бросается в объятия брата, и оба плачут, плачут, нежно обняв друг друга.

Вещь короткая и вся сделана из чувства и живописных подробностей[106].

1877

20 марта, вторник. Сегодня я не могу сидеть дома, не могу работать, не могу дождаться вечера, когда надеюсь увидеть у Шарпантье обложку моей книги[107]. Вхожу к торговцам гравюрами и при звуках страшной грозы, превратившей день в ночь, пересматриваю коллекции, изо всех сил, но напрасно стараясь найти их очень интересными.

21 марта, среда. Сегодня выходит в свет «Девка Элиза».

Я у Шарпантье, отправляю посылки среди приказчиков, ежеминутно заглядывающих в дверь и кидающих мне: «X. заказал пятьдесят, а теперь хочет сто… Можно ли будет дать экземпляров пятнадцать Z.?.. Марпон[108] требует, чтобы ему прислали тысячу. Если книга запрещена, то получить ее тайком…»