Дневник братьев Гонкур

22 января, вторник. У Бребана. На нашем конце стола возник вопрос: чем современным заменить в умах французов те поэтические, идеальные, сверхестественные вещи, то химерическое, что дается детству легендами о святых и волшебными сказками? Жандарм материализма Шарль Робен воскликнул своим грубым голосом:

– А дадим им Гомера!

Нет, почтеннейший исследователь микроскопических предметов[110], нет! Песнь «Илиады» не скажет детскому воображению того, что говорит ему чудная сказка его старушки няни или кормилицы.

28 января, понедельник. Женщина, любовь – вот постоянная тема разговоров у умных людей за бутылкою и за едою.

Сначала разговор шаловлив, и Тургенев слушает нас в изумлении, чуть не в остолбенении Медузы, как варвар, предающийся любви лишь самым естественным и предсказуемым образом.

Его спрашивают, каким было самое сильное любовное ощущение, которое он испытал когда-либо в жизни. Он задумывается, потом говорит:

– Я был совсем молоденький, был девственен и знаком с желаниями постольку, поскольку это бывает в пятнадцать лет. У матери моей была горничная, красивая, но глуповатая – знаете, бывают такие лица, которым глупое выражение придает нечто величавое.

День был сыроватый, мягкий, дождливый, один из тех эротических дней, какой описал нам Доде.

Спускались сумерки. Я гулял в саду. Вдруг вижу… девушка эта подходит прямо ко мне – я был ее господином, а она моей крепостной, – берет меня за волосы на затылке и говорит: «Пойдем». Дальше были ощущения, похожие на те, что знаем мы все. Но вот этот мягкий захват моих волос с этим единственным словом до сих пор вспоминаются мне время от времени – и тогда я счастлив…

Потом мы говорим о душевном состоянии после удовлетворенного желания. Одни вспоминают о грусти, другие об облегчении. Флобер утверждает, что готов в такие моменты плясать один перед зеркалом. А Тургенев задумчиво поясняет: «Я словно заново начинаю взаимодействовать с окружающим. Предметы опять становятся реальными, какими не были на мгновение раньше. Я вновь чувствую, что я – это я и вот этот стол опять стал столом. Да, отношения между моей личностью и природою завязываются, устанавливаются заново».

23 апреля, вторник. Пусть критики говорят что хотят, но брат и я, мы все-таки останемся предтечами современного утонченно-нервного мироощущения.

13 сентября, пятница. Сегодня у меня была одна очень знатная русская дама, графиня Толстая, кузина писателя, пожелавшая «иметь счастье» познакомиться с автором «Рене Моперена»[111]. Не предчувствовал мой отец, участвовавший в русской кампании, когда под Москвой спасался от казацкого отряда со сломанным плечом и доедал последний кусок конины, – не предчувствовал он, что сына его оценит когда-нибудь соотечественница тех самых казаков.

21 сентября, суббота. Флобер, при условии, что вы разрешаете ему играть первые роли, а также поминутно открывать форточку, не смущаясь тем, что друзья простужаются, – будет вам добрым товарищем. Его чистосердечная веселость и искренний смех заразительны, а когда встречаешься с ним изо дня в день запросто, он выказывает такую пылкую дружественность, что невольно подкупает тебя.

* * *

Глубокомысленное замечание одной женщины в ответ на высказывание ее собеседника о том, что стареющему, седому мужчине нельзя уже рассчитывать на взаимную любовь: «Женщины не разглядывают, вернее, не видят отчетливо мужчин, которых любят!»

* * *

12 ноября, вторник. В зимних цветах есть особая прелесть, изящная, нежная хрупкость. Сегодня обеденный стол у Бребана украшен пышным букетом хризантем такого бледно-желтого оттенка, что они кажутся белыми, а на лепестках у них чуть лиловатая каемка. Я любовался и любовался этим букетом, не мог глаз отвести от него: он напоминает мне бледность посиневшего от холода детского личика.

Как-то на днях мне говорили, что теперь в Англии затягивание веревочной петли на виселице производится механическим способом. Это поистине прогресс, при котором уже нечего опасаться пробуждения человеческих чувств у палача.

1879

13 апреля. Странно, ведь я аристократ, а кажется, что один только я вложил в роман из народной жизни нежность, сочувствие к черни.

16 мая, пятница. Наконец выдался денек, когда я могу позволить себе удовольствие прочесть книжку – удовольствие редкое для писателя. А день серый, дождливый, прямо созданный для чтения. И вот я углубляюсь в путешествие по Замбези, в страну львов, где они встречаются сотнями и бродят по саванне. Весь день я с волнением прислушиваюсь к их рычанию на берегу больших рек, а вечером вдруг вспоминаю, что Бюрти читает лекцию о моих рисунках; Школа изящных искусств, где он читает, кажется мне чем-то далеким, как будто я сам в глубине Африки, – и я остаюсь на Замбези.