Дневник длиною в жизнь. История одной судьбы, в которой две войны и много мира. 1916–1991

Опять я забросила свой дневник. Не хватает времени писать, а иногда просто не хочется. А между тем писать было чего, хотя особенного ничего не происходило, но было очень много мыслей. Если их все сейчас собирать и записывать, то это получится чепуха. Лучше буду писать про последние дни и между ними вспоминать и старое. Событием сегодняшнего дня был приснившийся мне сегодня замечательный сон, содержание которого довольно странно. Я вижу, что мне как будто бы уже 19 лет. В это время происходит война, в Москве голод, мы уехали с теперешней квартиры и переехали на прежнюю, к Болотновым. Я почему-то не живу со своими родителями и однажды вечером прихожу к ним. Для чего, не знаю, притворяюсь очень слабой и хожу еле-еле по стенке. Затем я сажусь обедать со всеми вместе. На этом месте мой сон прерывается и начинается снова, но уже в другом месте. Будто бы я хожу по городу и ищу своих родителей и вдруг вижу папу, который разыскивает какую-то пропавшую няньку. Я иду вместе с ним и прихожу к своим родителям, на их квартиру. Никто не удивляется моему приходу, и все садятся обедать, а вместе с ними и я. За обедом, сама не знаю для чего, я вдруг задаю вопрос: «А сколько мне лет?» Папа отвечает, что мне должно быть теперь уже 33 года. От этого ответа я пришла в такой ужас во сне, что даже когда и проснулась, то все еще не могла успокоиться. Мне 33 года! Меня это пугало и в то же время удивляло. Как же мне может быть 33 года, когда только вот, кажется, вчера было 19 лет. Я ухватила папу за ворот рубашки и в ужасе трясла его, я не могла понять, куда же делись годы между 19 и 33 годами. Тогда будто бы мама, посчитав что-то, сказала, что мне не 33 года, а только 25 лет. Это меня немного успокоило, но все же я не могла понять, когда же я прожила эти года, от 19 до 25 лет. В это время входит будто бы в комнату Левин Шура и проходит в свою отдельную комнату, как будто бы он живет с моими родителями. Меня это не удивляет. Я только думаю: «Тогда он жил с нами» – то есть в настоящее время, и живет он сейчас только лишь в одной с нами квартире, а не с нами «…и теперь тоже». Потом он выходит из комнаты и, здороваясь, подает мне левую руку и говорит: «Как вы похудели, Таня. Но мое желание исполнилось, вы пишете в журнал». Я удивляюсь, я ни о каком журнале ничего не слышала. Но Левин показывает мне журнал, на котором написано: под редакцией Гельцер или Гильдз бур, хорошо не помню, и Т. Гончаровой. Журнал этот был в белой обложке. Потом вдруг приходит к нам в комнату Иван Демьяныч и становится в позу, какую он обыкновенно делает в гневе. Я, играя вилкой, говорю: «Сейчас меня будут спрашивать английскую революцию». Иван Демьяныч говорил о том, что я уже, вероятно, все забыла, но я отвечаю, что все помню, и он меня спрашивает: «Кто такой был Кромвель?» Я отвечаю так, как будто наяву, – точно. Затем мы будто бы пошли в цирк. Цирк этот был какой-то странный, похожий на какой-то древнегреческий храм. Повсюду были мраморные колонны, лестницы, и, что меня удивило, там была и цирковая арена, и сцена. А наверху сцены было написано большими буквами: «Скоро выходит из печати роман Гончаровой «Мужики», часть I». Я совершенно ничего не понимала. Когда я успела написать этот роман – не знаю, и почему я ничего не помню? Я старалась разрешить этот вопрос, но так и не разрешила, потому что началось представление и затем я проснулась.

Когда я проснулась, то очень долго думала об этом сне. Он меня удивил тем, что я все это как будто видела наяву, настолько я все ярко и явно помню. Все, кому я рассказала сон, говорят, что этот сон предсказывает мне будущее, что я, наверное, буду писательницей. Я не верю снам, но этому как-то хочется верить, тем более что он так странно совпадает с моими мечтаниями о будущем.

Больше писать ничего не буду, потому что время второй час ночи, а мне так вредно сидеть поздно вечером.

24 мая, четверг

Как тяжело!.. Как грустно на душе, как много горечи накопилось в сердце. Мысли, одна другой мрачнее и горестнее, теснятся в моем мозгу и давят меня. А кругом все радуется, все оживает с наступлением весны. Кругом зелень, свежая молодая зелень, душистая и еще не запыленная и не опаленная. Дни жаркие, весенние, веселые дни, но не для меня. Я не могу радоваться весне. Слишком гадка окружающая меня действительность, слишком гадки и глупы люди. Если внимательно присмотреться ко всему, то все кажется так пусто, так безлюдно, что удивляешься, неужели только в этом и состоит вся жизнь наша, все наше существование.