Дневник длиною в жизнь. История одной судьбы, в которой две войны и много мира. 1916–1991

Скверное настроение, ничего не хочется делать; в 8 часов пришла из школы, погуляла с Марусей, потом пришла домой и не знаю, что делать. Читать не хочется, гитара опротивела. А ведь недавно я так увлекалась ею, с таким интересом играла, но теперь надоело. Гитару починили мне за три недели до Пасхи, и все время я очень занималась ею. Вначале я усиленно училась играть у Маруси и вскоре выучила все те вещи, которые играет она. Потом я стала учиться настраивать и скоро научилась. Но теперь я гитару забросила. И вот теперь сижу и скучаю. А ведь кажется, должна бы сейчас радоваться, потому что сегодня я писала третью работу по статистике и написала на уд. Писало нас четыре человека, и писали мы совершенно одни, потому что всех учеников распустили с четвертого урока домой, а мы писали на шестом уроке. Ах, как мы волновались весь день, ужасно. Мы собирались писать на первом уроке, но к первому уроку Глен не пришел, и мы весь день сидели и дрожали, тем более что не знали деления по О’Рурку, и никто не мог нам показать, даже самые «хорошие» ученицы. Особенно волновалась Нинка Барышникова. Она прямо сходила с ума. Мы с ней весь день носились с О’Рурком, стараясь вникнуть в тайну деления, но так и не вникли. Но работу все-таки написали. Глен, пока мы писали, ходил и смотрел, а мы дрожали, а вдруг неуд. В работе, конечно, наврали, но ошибки были незначительные. Глен как будто колебался, что нам поставить. Потом спросил, идем ли мы на практику, и, узнав, что идем, сказал, что поставит нам за работу уд, а за полугодие «проработано». Мы были на седьмом небе. А Нинка собиралась было плакать, но после того, как Глен поставил ей в журнале «проработано», она прямо не помнила себя от радости, она с ума сходила, прыгала, кричала и всячески выражала свои восторги. Я тоже рада, что у меня благополучно прошло со статистикой. Но настроение у меня испорчено. Это у меня всегда так бывает: когда у меня все благополучно, когда мне нужно быть спокойной – у меня бывает плохое настроение, я даже как будто недовольна, что у меня «проработано» по статистике, мне нужно волноваться, чего– то ожидать, надеяться, приходить в уныние, только тогда я чувствую себя хорошо. И чем это объяснить? Тем ли, что не о чем беспокоиться – нужно думать о чем-то постороннем, придумывать какое-то дело? Наверно, этим. Я с ужасом убеждаюсь, что когда я не учусь, то мне нечего делать, я скучаю, я ничего не могу делать, кроме уроков. Это ужасно! Что со мной будет, если и дальше будет так же продолжаться?! Вероятно, я так и всю жизнь проживу, ничего не делая, мечтая о чем-то немыслимом и считая себя чем-то необыкновенным. Глупая, безвольная девчонка! Хочет быть писательницей, получать славу, а палец о палец не ударит для того, чтобы добиться этого. Хочу быть писательницей, а до сих пор ничего не написала, кроме каких-то ничтожных, плохеньких стишков, да и тех немного. Я все думаю как-нибудь начать, но вот уж третий год думаю, а все не начинала. Прямо дура я и больше ничего, не быть мне никогда писательницей, да и ничем другим. Где уж мне, когда, кроме уроков, ничего делать не умею. Но нельзя слишком строго винить себя. Ведь эти уроки так надоедают, что когда их нет, то хочется отдохнуть и ничего не делать, так что зимой нет возможности «начинать». А летом? Летом не хочется, и так весь год, и, наверное, никогда не начну.

На Тверском бульваре снова открылся книжный базар. Завтра пойду с утра, если дадут денег, то, может быть, что– нибудь куплю.

Учиться мне еще до 1 июля, то есть не учиться уже, а заниматься практикой. Вначале я не хотела оставаться на практику и хотела уехать в деревню, но потом раздумала и осталась, потому что таким образом я получаю квалификацию статистика. А это мне, может быть, пригодится впоследствии, чтобы заработать кусок хлеба…[2]

Все наши уезжают в деревню к Троицыному дню, и папа с мамой пробудут там, вероятно, с неделю, и я эту неделю буду здесь одна.