Слышу электронный лай собаки. Это сигнал ротации у немцев. Смена на постах. Они выходят убивать русских под собачий лай.
Во второй половине дня, пока ещё не стемнело, ползу на свой участок войны в одиночку. На той стороне стены меня ждут. Там сидит мой немец, которого я никогда в глаза не видел. Он меня тоже никогда не видел. Если бы мы увидели друг друга, кто-то из нас был бы уже мёртв.
Немец сидит на возвышенности. Чтобы увидеть меня, ему необходимо подойти ближе к спуску и высунуть голову. Он этого не делает, потому что боится. Чтобы мне увидеть немца, нужно выйти из-за стены и подняться вверх на возвышенность, где он сидит. Я этого не делаю, потому что не дурак.
Не хватает угла обзора. Траектория полёта пули каждого из нас проходит над головой противника. Его выстрел — сверху вниз — надо моей, а мой — снизу вверх — над его.
Мой немец знает, во сколько я прихожу. Он приветствует меня короткой очередью. Я ему отвечаю. После приветствия начинается наша война. Он пытается понять, в каком именно месте я нахожусь, и если уж не убить рикошетом или бетонными брызгами, то хотя бы напугать. В ответ я бью по возвышенности, за которой он прячется. Наша перестрелка похожа на разговор. Он задаёт тему, я подхватываю.
Не знаю, как он выглядит, но знаю, что он чувствует. Это понятно по характеру стрельбы. Знаю, когда он спокоен, когда нервничает, когда злится. Я умею нервировать. Он понимает это и нервничает ещё сильнее.
Вот он надменно стреляет — дескать, лови, русская свинья! Выстрел звонкий. Пуля попадает в железобетонные перекрытия. Я инстинктивно пригибаюсь и даю ответную очередь: «Отсоси!» Он повторяет. С каждым новым выстрелом отрезок тишины уменьшается. «На, на, на-на, на-на-на, — стреляет он. — Посолю тебя и высушу, буду хрустеть тобой, как сухариком под кружку баварского пива!» — «Трах-тах-тах», — смеюсь в ответ. Он не унимается: «Мои дети будут есть твоё сало!» — «Чувак, у меня нет сала, я худой, как плющ!» — «А если найду?» — «Ищи!»
Мы ползаем по разные стороны бетонной стены, стреляем в сторону друг друга, меняем позиции, опять стреляем. В это время парни, которые на отдыхе, пьют чай и смотрят фильмы на телефоне. Кто-то готовит дрова, кто-то идёт за водой. На нашу войну никто не обращает внимания. Наша война больше напоминает детскую игру, нежели кровопролитный бой.
Наконец мне надоедает возня. Я присаживаюсь на кусок трубы, лежащий на полу, закуриваю. Он стреляет, я не отвечаю. «Ты где?» — стреляет один раз, другой. Я молчу. Немец начинает беситься. Чувствую, как дрожит автомат у него в руках. Выстрелы неровные. То в одно место пальнёт, то в другое. Не отвечаю. Моё время заканчивается. Меня меняют. Пара-тройка часов на сон, еду, туалет, и я возвращаюсь к нему.
Стемнело. Вечером работаю с Пианистом. Пианист в нашей войне не участвует. Сидит в укрытии, за мешками с песком, курит, пьёт чай с баранками или спит.
Немец начинает. Он грозится повесить меня, четвертовать и колесовать. Он обещает вырезать всю мою родню, отыметь всех моих женщин и продать на органы всех моих детей. Я только смеюсь в ответ. Смех его пугает. Поэтому я всегда смеюсь. А Пианист похрапывает.
В пять утра светает. Слышу электронный лай собак. Моего оппонента, разгорячённого, злого, с капающей изо рта слюной, меняют. Он уходить не хочет, доплёвывает последний магазин, матерится и замолкает. «До вечера, дурилка», — стреляю вдогонку, снова закуриваю, бужу Пианиста и жду конца смены.
Сергеич наливает из котелка остатки борща. Решил доесть второй порцией.
Сергеич. Все поели?
Луч. Я не ел…
Сергеич. Не ел? Я же спросил перед тем, как налить себе, все ли поели? Там немного оставалось. Совсем чуть-чуть, тебе бы не хватило. Ну и почему ты промолчал? Я громко спросил. Спросил у всех. Думал, что поели, решил доесть остатки. Да тут по бокам только гуща налипшей была, остальное вода! Теперь ещё и котелок придётся мыть. Почему ты не сказал, что есть хочешь?
Луч. Я не хочу есть.
Сергеич. А есть надо. Хотя бы раз в день горячее. Надо было сказать, что не поел.
Луч. Я поел.
Сергеич. Поел? Ты же сказал, что не поел. Идиота из меня делаешь? Я спросил, поели? Ты сказал, что нет, а теперь — да. Я так похудел, что с меня берцы соскакивают. Голодаю, с ума схожу, а мне ещё котелок мыть!
Самое длинное б. з. и самое насыщенное. Для меня. Говорили, что идём на недельку. Пошла третья. По моим прикидкам завтра должны забирать. Пока молчат. Информации нет.
Нашему потоку ещё ничего. Впереди долгий срок. А дембеля нервничают. Чем раньше снимут с объекта, тем лучше. Последний аккорд, как говорится. Больше не потащат на боевое.
Многие, кто не по первому кругу, говорят, что тяжелейшая командировка выдалась. Но я предполагаю, кому-то сейчас ещё тяжелее.
Дождь накрапывает. Бежать безопаснее. Вернее, плыть. Только не май месяц на дворе, не июль и даже не август. Холодно.
«Ноги» принесли инфу, что после 18-го поменяют. Хоть какая-то определённость. Ок, повоюем ещё.