Дневник добровольца

раззуделось плечо.

Здесь пока

всесоюзная здравница!

Но слезу

вышибая из глаз,

даже если солдату

не нравится,

он обязан

исполнить приказ.

Города и селения

пройдены,

отступить —

это значит предать.

Не такому

учила нас Родина,

беспощадная

Родина-мать.

Потому

ветераны упорото

отползать в камыши

не спешат,

прикрывая

не нюхавших пороха

и не знавших войны

салажат.

«Больше салютов…»

Больше салютов,

красивых и разных,

больше огня

и любви,

чтобы стоял

отрезвляющий

праздник

Спасом

на чёрной крови.

Сажу смахнут

свежесрезанной веткой,

выбелят

накипь и гарь,

только

останется

в памяти предков

залитый

кровью алтарь.

Выпив

и радость,

и горе из чашек,

будто одно

вещество,

прошлое чтут,

без которого в нашем

будущем

нет ничего.

Исход верхнеларсовских велосипедистов

Война обходит стороной,

скучаешь чаще, чем дерёшься,

и всё равно, что под Москвой

горит берёзовая роща.

То обессиленно чихнёшь,

то плюнешь прямо на букашку,

а мясники несут под нож

тобой оставленную Рашку.

Тебя не тянет никуда,

ты ни к чему теперь не годен.

На мокрой лавочке стыда

сидишь одетым по погоде.

Промеж яичек фаберже

свисает что-то вроде пейса,

но где родился, там уже

не пригодишься, хоть упейся.

«Леса дымятся…»

Леса дымятся,

рощи, пашни,

и воздух

молнией крещён.

Прошу прощения

у павших

за то, что жив

пока ещё.

Я видеть вижу,

слышать слышу

и на своих

ногах стою.

Мне алкоголем

сносит крышу,

а не осколочным

в бою.

Но свято верю,

в скорой жизни

и я пойду

на передок

отдать

затравленной

Отчизне

сыновний долг.

«Забубенил крутой позывной…»

Забубенил крутой позывной

и живу на себя непохожий:

то надменно тряхну стариной,

то старательно лезу из кожи.

И луна, будто ломаный грош,

светит мордой лихого героя.

Называйте меня Огогош,

потому что ещё ого-го я.

Если Родине пальцем грозят

и летят над Отечеством го́вна,

Огогошу в свои пятьдесят —

не сидится на заднице ровно.

Он хватает зазубренный нож

и кричит, будто матами кроя:

«Называйте меня Огогош,

потому что ещё ого-го я!»

На портянки порву тишину,

раскроится на флаги зарница…

Добровольцем иду на войну,

чтобы насмерть за Родину биться.

«Сделай через не могу…»

Сделай через не могу

три затяжки на бегу,

будет полный шоколад

и зарубка на приклад.

Перекопанный окоп.

Там петрушка, тут укроп.

Кто не ранен, тот убит.

Вот и весь солдатский быт.

Колыбельная

Тихо-тихо. Бой прошёл, и

не свистят над ухом пули.

Спрятав лица в капюшоны,

парни русские уснули.

Спят в окопах автоматы

после страшной заварушки.

Замолчали виновато

куковавшие кукушки.

Было жарко, стало сыро.

Ветром облако полощет,

и висит кусочек мира

над задумавшейся рощей.

«Он шагает по войне…»

Он шагает по войне

в керамической броне,

с командирскими часами,

закурив донецкий «самел».

Не мальчишка, но старик,

бородатый штурмовик,

настоящий, самый русский,

с группой крови на разгрузке.

Завтра утром, ровно в пять,

будет Киев штурмовать

в честь единственной подруги,

той, которая в испуге

оттого, что чудо-град

захватил ползучий гад,

оттого, что русский город.

«Неловко быть…»

Неловко быть

в числе героев.

В военном деле —

полный чайник.

И я с ума схожу

от горя,

когда любимая

печальна.

От ссоры

до кровавой бойни

всего полшага —

можно строем.

В боях

не замечаю боли,

но я стесняюсь

быть героем.

Бегу того,

что не по делу,

от анекдотов

вянут уши,

но к миномётному

обстрелу

я совершенно

равнодушен.

Неловко быть

в числе героев,

смущают почести

и слава.

Характер детский,

глаз коровий,

но крепок,

что орёл

двуглавый.

«Жахало и пенилось в ушах…»

Жахало и пенилось в ушах,

спали штабелями в блиндажах,

кипятили снег на зажигалке

и, смеясь, пристреливали палки.

Положив под голову клешни,

матерились хуже алкашни.

Трудно разговаривать культурно,

посчитав потери после штурма.

Забирали улицы, мосты,

базы, укрепления, посты

у проворовавшегося гада.

Всё своё — чужого нам не надо.

После боя, смазав калаши,

в женщинах не чаяли души,

байками затравливали ночи

и домой хотели… Но не очень.

«Не видать…»

Не видать

в прицеле солнца.

Фронт стоит,

не шелохнётся.

Распустившийся

мороз

на два метра

в землю врос,

и порывистым

галопом

скачет ветер

над окопом,

выбивая по пути

из патронов

конфетти.

«Война — это доблесть…»

Война — это доблесть,

отвага и честь.

Война — это вера

и братство.

Тому, кто привык

только сладости есть,

желаю подальше

убраться,

забиться

в укромного сна уголок

под юбкой

у старенькой мамки…

Война — это счастья

кровавый кусок,

свобода без рабской

огранки.

Война — это сила,

величие, мощь,

любовь и

красивые люди.

Вовсю освещает

кромешную ночь

божественный залп

из орудий.

Гуляет по чистому

полю рассвет,

и топятся

русские бани.

Война — это память

о том, чего нет,

которую мы

разгребаем.

Война — это самая

лучшая мать

и манная каша

из детства.

Тому, кто привык

на перине лежать,

в раю не отыщется

места.

Война — это в прошлом

оставленный мир,

придуманный

ласковым Богом.

Но мы этот мир

зачитали до дыр —

война подлатает

немного.

«Я здесь, и мысли о тебе…»

Я здесь, и мысли о тебе

наполнены любовью.

Жую простуду на губе

и сплëвываю кровью.

Смотрю, процеживая мрак,

и слепну от пожарищ.

Лицом к лицу заклятый враг,