Дневник Евы Хейман

Но эта Аги, бедняжка, умеет смотреть с таким грустным видом! В общем, мы своим глазам не поверили: жандармы уже забрали все, что хотели и что им попало под руку, к сожалению, даже самые важные для нас продукты, например, жир, муку и сахар, – в общем, все погрузили на грузовик, стоявший перед домом, и собрались ехать. Они уже вышли из дома, когда тот, косоглазый, вдруг вернулся и бросил на колени Аги несколько пачек сигарет, наверное, штук тысячу, да еще и ущипнул ее за щеку. Вот, держи, не сиди такая пришибленная, сказал он и убежал. Давно я не видела, как Аги смеется. Я вижу, Аги не обижается, когда жандарм называет ее шлюхой и жидовкой и обращается к ней на «ты», как к ребеноку, лишь бы были сигареты. Я даже спросила дядю Белу, почему Аги так непонятно себя ведет, а дядя Бела ответил: «Аги не считает жандарма за человека, ее не интересует, как он с ней говорит и что о ней думает, она только боится его, и в этом она права. Но мне было очень обидно, что какой-то мерзкий, косоглазый жандарм мог сказать такое моей Аги. Когда война кончится, жандармов все равно не будет на свете, сказал Пишта Мартон, а уж он-то знает, потому что он – журналист! В 9 вечера мы должны ложиться спать, а вставать с этого дня, Дневничок, мы должны в 5 утра, так приказали жандармы, которые все у нас забрали. Понятия не имею, что теперь будет; я каждый раз думаю, что вот теперь – хуже всего, а потом сама же понимаю, что потом может стать еще хуже, даже гораздо хуже. До сих пор у нас была еда, теперь не будет. И мы, по крайней мере на территории гетто, могли друг к другу ходить, а больше не сможем выйти из дома. Каждый ребенок мог искупаться в ванне, в теплой воде, теперь дрова из подвала увезли и мы больше не сможем нагревать воду. Даже взрослым до сих пор теплой воды хватало, ванной комнатой пользовались по очереди. Правда, до Аги и дяди Белы очередь только к вечеру доходила, но это все равно лучше, чем когда вообще нет теплой воды. До сих пор и Маришка могла приходить к нам, и у нас всегда было, что поесть, а теперь я даже не знаю, что мы будем есть. Аги ни о чем не жалеет, лишь бы нас оставили в живых, повторяет она все время. Если будем живы, тогда все еще можно будет поправить. Аги сегодня даже с Пиштой Вадашем разговаривала, я так радовалась, что у нее еще хватало настроения шутить. Я услышала, когда она сказала тете Кларе Кечкемети и жене Пишты Мартона: смотрите, как я стараюсь угодить своему зятю. Я знаю, она всего лишь шутила, потому что все равно у нее из головы не выбить планы насчет англичанина-арийца, за которого она хочет меня выдать, но это неважно. Она сказала мне: знаешь, Ева, малышка, этот Пишта Вадаш довольно милый парень. Так что ладно, бегай за ним, по крайней мере он забудет, что за нами следят жандармы и что мы заперты в клетке, как в Пеште – обезьяны в зоопарке. Ночью, милый мой Дневничок, мне снилась Юсти, утром я проснулась в слезах.

14 мая 1944 года