Дневник Евы Хейман

И вот еще что интересно: мороженое в вафельном рожке, которое продают на улице, я люблю намного больше, чем то, которое продают в кондитерской. Хотя в кондитерской оно гораздо дороже! Раньше, когда я дома слышала звонок мороженщика, я мчалась к входной двери. Чаще всего я просила двойную порцию лимонного мороженого в вафельном рожке, но если я почему-нибудь не слышала звонок, тогда или Аги, или бабушка, или Юсти, или Маришка уже бежали и приносили мне рожок с лимонным мороженым. Аги всегда говорила, что перед нашим домом мороженщик проезжает не впустую, тут он наверняка продаст хотя бы один рожок. Как-то бедняжка мороженщик был очень грустным, потому что у него заболел ребенок. Тогда я пошла с ним к дедушке в аптеку, и дедушка бесплатно дал ему лекарство. Помню, после этого его долго не было, а потом он принес мне в рожке огромную порцию лимонного мороженого и ни за что не хотел брать деньги. Не знаю, мне ведь, конечно, не видно было, тот ли мороженщик звонил в этот раз за оградой, который раньше приезжал к нам, но во всем Вараде было всего два мороженщика, которые ездили по улицам. Может, это все-таки был он, и теперь он грустит, потому что его покупатели закрыты за высокой оградой. Я думаю, меня он точно помнит, ведь тогда я ходила с ним к дедушке за лекарством для его ребенка. Мы с Марицей поговорили и согласились насчет того, насколько сейчас ребенку мороженщика лучше, чем нам, и вообще всем людям на свете лучше, чем нам, потому что все ходят свободно, куда хотят, и только мы сидим в гетто. Аги с дедушкой после обеда снова уходят, Аги и для папы добыла разрешение, потому что я уже очень по нему соскучилась. Папа тоже ходил на работу с жандармами, но там ему придавило ногу каким-то огромным диваном, и теперь он пока на работу не ходит. Спать мы ложимся рано, постели готовим еще при свете, потому что электричества, конечно, по-прежнему нет. Дедушка сказал, что жандармы и воду собирались отключить, но тогда в гетто наверняка началась бы эпидемия тифа, а заразу никакая ограда не удержит, так что арийцы тоже бы заболели. Вот почему у нас есть вода! Не знаю, чем это объяснить, но теперь я вспоминаю Марту не так часто, как раньше. Конечно, не могу сказать, что совсем не думаю про нее, но все-таки реже. Интересно еще то, что теперь, когда мы живем в гетто, мне всегда снятся сны. Дома как было: опускаешь голову на подушку – и сразу спишь, – за исключением того времени, когда аптека была у витязя Сепешвари, но дома мне никогда ничего не снилось. В общем, милый мой Дневничок, я теперь про Марту меньше думаю, но все-таки ночью часто вижу ее во сне. Вчера, например, мне снилось, будто Марта – это я, и будто стою я на каком-то большом лугу, такого большого луга я еще в жизни не видела, и тут я понимаю, что этот луг – Польша. Вокруг – никого, ни человека, ни птицы, ни других животных, а тишина – такая, как в тот день, когда мы сидели дома и ждали, чтобы нас отвезли в гетто. Очень я испугалась во сне этой тишины, испугалась и бросилась бежать. И тут вдруг тот косоглазый жандарм, который отдал Аги сигареты, схватил меня сзади за шею и приставил к затылку револьвер. Я почувствовала, что револьвер очень холодный, хотела закричать, но не смогла выдавить ни звука. Я проснулась, разбудила Марицу и рассказала ей, какой ужасный сон видела. Мне вдруг пришло в голову, что то же самое, наверно, чувствовала бедняжка Марта в тот момент, когда ее застрелили немцы! Марица меня попросила, чтобы, если мне приснится что-то такое, я ей не рассказывала. Она вот тоже не стала мне рассказывать, о чем говорили взрослые однажды ночью, когда думали, что мы спим. Я-то и вправду спала, а Марица – нет.

17 мая 1944 года

Правда ведь, милый мой Дневничок, в прошлый раз я писала, что все плохое может стать еще хуже. Видишь, я была права. В пивоварне «Дреер» начались допросы. Знаешь, Дневничок, жандармы не верят, что у евреев уже ничего нет. Они говорят, наверняка мы что-нибудь спрятали, или зарыли, или отдали арийцам, чтобы те это сохранили. Например, мы тоже отдали Юсти бабушкины драгоценности, это верно. Теперь жандармы ходят в гетто по домам, выбирают людей, почти одних богатых, и уводят их в пивоварню «Дреер». И там бьют их до тех пор, пока те не скажут, куда спрятали свои богатства. Я знаю, что бьют их жестоко: Аги сказала, крики доносятся до лазарета. Теперь все у нас дрожат, ожидая, когда их уведут в «Дреер».

18 мая 1944 года