Дневник горничной

Каждое слово — оскорбление, каждый жест унижает хуже животного… И ничего не смей сказать; улыбайся и благодари, под страхом прослыть неблагодарной, или злюкой… Порою, причесывая моих госпож, я испытывала бешеное желание вцепиться им в волосы, расцарапать грудь ногтями…

К счастью, не всегда тобой владеют эти черные мысли… Забываешься и стараешься позабавиться в свою очередь, как можно лучше, со своими…

Сегодня, после обеда, вечером, заметив мою печаль, Марианна разнежничалась, пожелала меня утешить. Она разыскала в глубине буфета, в куче бумаг и грязных тряпок, бутылку водки.

— Не стоит так огорчаться, — сказала она мне… — Нужно вам немножко встряхнуться, милочка… Подкрепите силы.

И наливая стаканы, в продолжение целого часа, положив локти на стол, она рассказывала мне, протяжным и жалобным голосом, страшные истории, болезней, родов, смерти своей матери, отца, сестры… Голос ее становился все тусклее, глаза увлажнялись, и она повторяла, пригубляя свой стаканчик;

— Не следует так огорчаться… Смерть вашей маменьки… Ах!.. Конечно, это большое несчастье… Но что вы хотите? Мы ведь все умрем… Ах! Боже мой! Ах! Бедняжка!..

Потом вдруг принялась плакать, плакать, и все время вздыхала среди слез:

— Не следует так огорчаться… Не стоит огорчаться…

Сначала это была жалоба… но вскоре она превратилась в громкий рев, который все усиливался… И ее огромный живот, и жирная грудь, и тройной подбородок, потрясаемые рыданиями, колыхались, подобно вздымающимся волнам…

— Перестаньте же Марианна, — сказала я ей… — Стоит только барыне услыхать, и она явится…

Но она не слушала меня и разливалась все громче:

— Ах! какое несчастье!.. Какое огромное несчастье!..

И так заразительно, что я, одуревшая от водки и растроганная слезами Марианны, сама принялась реветь, как потерянная… Все-таки она не дурная женщина…

Но мне здесь скучно… скучно… скучно!.. Я бы хотела поступить к кокотке или уехать в Америку…

VI

1-ое октября.

Бедный барин! Мне кажется, что я была с ним слишком сурова, тогда в саду. Может быть, я хватила через край. Он такой наивный, воображает, что глубоко оскорбил меня, и что я неприступная добродетель… Ах! какие он бросает на меня жалобные, умоляющие взгляды!..

Несмотря на то, что я сделалась более снисходительной и любезной, он не заговаривает со мной больше об этом и не отваживается больше на новую атаку, даже в классической форме пришивания пуговиц… Это известный прием, часто достигающий желаемого результата… О Господи, сколько я на своем веку пришивала этих пуговиц!..

А между тем заметно, что он мучается, страдает, все больше и больше с каждым днем… В малейшем его слове сквозит признание… едва сдерживаемое желание… и какое!.. Но вместе с тем он страшно стесняется. Он боится, он не смеет на что-нибудь решиться… Боится, что это повлечет окончательный разрыв, и не доверяет моим поощрительным взглядам…

Как то раз, проходя мимо меня, с странным, растерянным выражением в глазах, он сказал:

— Селестина, вы… вы… чистите… очень хорошо… мои ботинки… очень… очень… хорошо… Никогда… они… не были… так вычищены… как теперь…

Тут я приготовилась к фортелю с пуговицею… но нет… Барин тяжело дышал, облизывался, точно он съел очень большую и чересчур сочную грушу…

Потом свистнул свою собаку и ушел…

Но вот случилось нечто серьезное…

Вчера барыня отправилась на рынок, так как она сама делает закупки; барин ушел еще на заре с ружьем и собакой. Вернулся он рано, убив трех дроздов, и тотчас отправился в свою уборную, взять обычный душ и переодеться… Барин любит чистоту… и не боится воды… Я подумала, что момент благоприятен для того, чтобы он мог на что-нибудь решиться… Бросив работу, я направилась к двери уборной… и несколько секунд послушала у двери… Барин возился и вертелся по комнате… Он насвистывал и напевал:

Ну-ка начните, мамзель Сюзон!..
И рон, рон, рон… маленький потапон…

У него привычка, напевая, приплетать кучу припевов…

Я слушала, как двигались стулья, хлопали двери шкафа… Потом, как текла вода из душа. «Ах!» «Ох!» «Фуй!» «Брр..!» вырывавшиеся у барина от действия холодной воды… и вдруг внезапно я раскрыла дверь…

Барин стоял предо мной; лицо, тело у него дрожали, с них струилась вода, а из губки, которую он держал в руках текло, как из фонтана…

Ах!.. Его лицо, глаза, его остолбенение!.. Никогда я еще не видала мужчины в таком изумлении…

Не имея чем закрыться, он инстинктивным и стыдливым движением старался прикрыть свою наготу… губкой… Мне стоило больших усилий, при виде этого зрелища, подавить душивший меня смех. Я успела заметить, что у барина на плечах большой клок волос, и грудь мохнатая, как у медведя… И все-таки красавец мужчина… Черт побери!..