Дневник Л. (1947–1952)

«Нет, они вызывают у меня отвращение, но если я останусь тут дольше, то привыкну, поглупею им под стать, и неизбежное произойдет. Все мои подружки уже переспали с пацанами из школы. Ну, или хотя бы поцеловались, потрогали…»

«Потрогали?»

«Да, нуты знаешь. Трогали друг друга. В машине, в кино, на поле или в комнате, притворяясь, что занимаются, пока их мамы находятся внизу. Ну как это обычно и происходит, ты прекрасно знаешь. Не задавай мне такие вопросы, ты сам все знаешь».

«Расскажи, Ло, мне интересно. Даже Розалин Кован уже делала это?»

«Сразу же Розалин Кован! Как будто нет других девочек, кроме этой кретинки».

«Она делала это»?

«Да, делала, но она не спала с ними. Только…»

«Только что?»

«Ох, ну зачем это? Просто детские штучки с троганием пениса».

Я села к нему на колени, обвив руками его шею. Гум не курил, но сейчас от него пахло табаком. Скорее всего запах остался от старого профессора, который заходил к нему после обеда. Я столкнулась с ним в дверях, когда вернулась домой. Я опустила голову Гуму на плечо, попа моя была у него на бедрах и нажимала ровно там, где нужно. Я сказала:

«О, Гум, давай продолжим наши большие каникулы. Уедем, пока все не вышло из-под контроля, – будем кочевать из мотеля в мотель, как раньше. А то мы потеряем друг друга. Нам ведь было хорошо вдвоем, не так ли, папочка Гумми?»

Гум замолчал. Он изучал меня, задаваясь вопросом, отчего же мне вдруг захотелось уехать так стремительно, и параллельно разглядывал волоски на моих висках. Между нами все стало сложно в последнее время. Был еще этот старый профессор, который приходил к нему все чаще и чаще, и каждый раз после разговоров с ним улыбка Гума становилась натянутой. В такие моменты он говорил, что, наверное, нам надо уезжать. Его разум отягощали какие-то тайные мысли, которые я не понимала.

Вечером, когда мы закончили ужинать, он толкнул меня в свою комнату, хотя мы даже не помыли посуду. Но у него ничего не вышло на этот раз. Никак. Он пытался, пытался… Ужас. В конце концов, он плюнул на все, но лицо у него было потерянное. Как у сбежавшего заключенного, ищущего, где бы спрятаться. «Не страшно, Гум, такое бывает, я думаю». Он ничего не ответил. Я собиралась уходить к себе, когда он сказал: «Хорошо, хорошо, мы уедем отсюда. Здесь и тебе, и мне больше нечем дышать».

Я снова запрыгнула на кровать, чтобы поцеловать его, и сказала: «Только теперь я выбираю, куда нам ехать, ладно? Ты даешь мне путеводитель, а я выбираю путь».

Он засмеялся и согласился, правда, к несчастью, у него от этого вновь появились силы. Но не страшно, я была счастлива. Счастлива, что мы могли начать приводить в исполнение план Клэра.

Бедняга Гум попался на удочку: пошел рассказывать директрисе, что наиважнейшие обязательства заставляют его отбыть на запад страны и что я непременно должна его сопровождать. Однако он не забудет эту школу, этот прелестный город, этих несравненных людей, «самым выдающимся представителем которых вы являетесь, да, это так, нет уж, позвольте», – короче, он вылил на нее ведро этой сахарной ерунды, которую выдумывает с королевским мастерством.

Король глупцов он, вот это правда.

В общем, мы уезжаем на следующей неделе. И именно на следующей неделе я начну затягивать веревочку вокруг его куриной шеи, от которой меня тошнит. Тогда я начну жить и действовать. Я втягиваю его в секретный план – везу туда, где его заживо общипают и повесят. Я уже сказала Клэру, где мы проведем десять первых дней. Клэр поедет за нами, будет преследовать нас в своей машине, не обгоняя, но держась достаточно близко, так, чтобы Гум заметил его. Я хочу, чтобы Гум начал паниковать, как мы с Клэром и запланировали.

Пусть решит, что за ним погоня, пусть испугается.

Темная марионетка, ты хотел и дальше мирно потреблять мой маленький абрикос, как ты это называешь (ох, до чего же мило), и проталкивать один из своих толстых пальцев в мою розу ветров?

Все эти элегантные словечки нужны, чтобы не произносить гнусных названий отверстий, куда ты суешься… Наслаждайся, наслаждайся, скоро придет конец сезону фруктов и цветов!

Ты угрожал мне школой для трудных подростков? Детским домом? А я на тележке с камнями везу тебя в ад!

Теперь нас двое. Впрочем, нас всегда было двое, нет? Даже до появления Клэра.

Поедем,
Пока не оборвется дыхание твое,
Пока я не верну себе свое.
Мне нужен риск, мне воздуха не хватает,
И смерть меня не пугает.

* * *