Дневник Л. (1947–1952)

Рядом со мной, из зеркала на шкафу на меня глядит моя сестра-двойник. На ее лицо, единственное, что выступает из-под простыней, падает кружок света от маленькой настольной лампы, как от прожектора, высвечивающего актера на сцене. Я говорю ей, что опасности нет, что все пройдет отлично, что ничто не может быть хуже этого беспрерывного, серого, как небо, бега. Хуже, чем эти бесконечные каникулы, чем эта избушка или этот камин с сидящим около него мужчиной-незнакомцем в шотландском кресле и с пледом на коленях. Жизнь продолжится, и на этот раз я растрясу ее, буду трясти, пока она не разлетится на тысячи мелких кусочков! Я клянусь в этом моей сестре перед тем, как выключить лампу. Не переживай. Она подмигивает мне, и я рада, так рада!

* * *

Я бы хотела остаться в больнице на всю жизнь. Здесь приятно пахнет моющим средством, простыни отбелены, жестки и дружелюбны. Впервые за почти два года я сплю в одиночестве, уверенная, что останусь одна до утра. Никто меня не трогает. Гум пытался заночевать тут, но его отослали. Он настаивал, предлагал поставить дополнительную кровать, положить спальный мешок, принести кресло – но нет! Семья не допускается. У больницы на этот счет строгие правила.

К счастью, он сам приболел, и его визиты становятся все короче и короче. Он принес мне книги: «Мартин Иден», «Листья травы»… «Книги с тестостероном внутри», – сказал он, смеясь и покашливая. Его вкусы меняются, однозначно. Когда он уходил, глаза его были выпучены, а язык высовывался изо рта. Бедный Гум! Вечером врач сказал, что скоро меня выпишут. И добавил, что это хорошая новость. Как сказать! Он не знает, что если я выйду отсюда раньше, чем нужно, я сдохну.

Нужно действовать быстрее.

Я спустилась в холл в пижаме и позвонила Клэру из телефонной кабинки. Я уговорила его. Это было просто. У меня в последнее время талант уламывать мужчин. Да уж, только на это я и способна, не так ли? Хотя нет, еще у меня здорово выходит любить, если представляется случай. Например, я люблю жесткие и дружелюбные больничные простыни, ха-ха-ха, а еще я читаю поэзию.

* * *

Бедняжка Гум. Закрыв за собой дверь моей больничной палаты, он не знал, что видит меня в последний раз. На заре за мной приедет Клэр, и мы уматываем в Калифорнию. Пока-пока, Гумми! Было почти больно слышать, как ты говоришь мне «до завтра» своим тихим голосом простывшего человека, машешь рукой и улыбаешься.

Так мило: он принес мне все вещи, которые я просила. Платья, туфли, что он дарил. Перед моими глазами проплыли все те магазины, города, отели, где мы побывали за два года, и я чуть не попросила его остаться… Останься, я выздоровела, я вернусь с тобой в нашу хижину, уедем отсюда… Не понимаю, почему мне вдруг стало жаль его, хотя это я договорилась обо всем с Клэром. Не понимаю. Наверно, мне просто страшно.

IV. Принц-пианист (октябрь 1950 – февраль 1951)

Яма со змеями находится за домом прямо под стеклами оранжереи. Клэр зажег светильники один за другим, и огромный аквариум осветился. Сейчас глубокая ночь, и это первое, что он хотел мне показать в своем доме. Его замок, так он его называет. Хоть этот «замок» ему не принадлежит, кажется. Внизу, под нашими ногами, на настиле из сухих, будто отполированных веток удав медленно сворачивается в кольца и очень медленно раскручивает их. В яме – другие змеи, поменьше, но опаснее, прижимаются к светло-зеленому кафелю. Они там кишмя кишат. Клэр молчит, восхищенно разглядывая их мощь. Или опасность. Яма окружена стеклами, но оттуда все равно воняет. Тошнотворный запах птичьих какашек, фекалий и мертвых крыс.

Ох, как бы я не хотела туда упасть! «Вот куда бросают таких маленьких мышек, как ты, когда они плохо себя ведут», – говорит Клэр, начинает хихикать, а потом зажигает свет в саду. Несколько ламп освещают огромных птиц, павлинов, чуть дальше – розовых фламинго, спящих во внушительных размеров вольере. Я видела картинки с такими только в книгах. Других птиц я слышу, но не вижу их. «Это мой зоопарк, – говорит он, – а теперь я покажу тебе бассейн, где ты сможешь плавать и загорать». Бассейн подсвечивается снизу, вода в нем кажется небесно-голубой, а формой он как почка или фасолина, с аркой из белых ступенек, спускающихся под мягким уклоном до самой глубины. Еще там стоят шезлонги и закрытые на ночь пляжные зонтики, похожие на погашенные свечи.