Дневник Л. (1947–1952)

Я слышу шаги и съеживаюсь. Безумно хочу снова оказаться в своей мягкой и нежной постели в замке. Хочу вернуться обратно, истратив те жалкие монетки, что остались в кармане, и вновь очутиться на кухне с медными кастрюлями, в саду, в бассейне, хочу часами читать и спать после обеда… Зачем я ушла? Я должна постоянно напоминать себе причину: страх и голод лучше, чем несправедливость и плохое отношение. Чем занимаются все эти бродяги? Куда они направляются? Я бы хотела превратиться в кролика и укрыться в собственной земляной норе.

Вот что мне нужно: не руки, нет, просто дыра в земле, где я смогу заснуть в одиночестве.

* * *

В одну из подобных ночей я ощутила это. Мое тело неожиданно растворилось в воздухе, мир стал походить на невероятных размеров кафедральный собор, темный и без столбов. В нем гулом отдавались мой голос и мои шаги. Все молекулы моего тела испарились! Все потеряло смысл, жить больше было незачем, незачем строить планы на будущее, а при этом я была жива и хотела выбраться отсюда! Словно я вышла из своего тела. Я никуда не шла. Это была какая-то галлюцинация. Я видела себя в реальном мире, но не присутствовала в нем. Меня однажды уже посещало такое – в первую ночь с Гумом, или во вторую, не припомню. Впоследствии это ощущение прошло: ночами я становилась куклой. Но здесь, на тротуаре, ведущем в парк, это чувство было сильным, мощным. Головокружение. Мир, жить в котором невозможно. Я была здесь и параллельно отсутствовала. Я пребывала вне своего тела и в то же время отдавала себе отчет в том, что покидаю единственный возможный и реальный мир, а он, в свою очередь, казался прозрачным, искусственным и невозможным.

Это чувство возвращалось несколько раз – всегда посреди ночи или на закате. И я ничего не могла с ним поделать. У меня был двойник. Я раздвоилась и осознавала это, и меня это страшно пугало!

Я боюсь даже думать об этом. Мне позарез нужно найти место, где я смогу спрятаться, и все встанет на свои места…

Насилие приводит к молчанию, молчанию в кафедральном соборе. Оно отключает мир. И людей.

* * *

Длинный дрейф. Вот уже несколько дней я блуждаю по улицам и сплю в парках. Я слышу диких животных, которые, несмотря на опасность, забегают в самое сердце города: койотов, скунсов, змей и разных птиц. За парками плохо ухаживают, иногда они кажутся почти дикими, а умирающие и падающие деревья никто не убирает. Они так и остаются лежать, где были, и сквозь их мертвые ветки, впившиеся концами в землю, пробиваются папоротник и мелкая поросль. В таких местах я и ночую, прячусь там с появлением первых звезд. Я представляю, что в этих джунглях затерялся Кинг Конг. Мысли о нем успокаивают меня. Кинг Конг-то ведь не был набит соломой. С наступлением ночи я начинаю мерзнуть самую малость. Я смотрю на звезды сквозь листву: это лишь сияние камней, я помню. Несмотря на движущий ими гнев, они кажутся довольно одинокими в такие ночи. А я предаюсь мыслям о том, что привело меня сюда, – об этой непредсказуемой череде обстоятельств. О том, какой легковерной девчонкой я была. Спрашиваю себя: поступила бы я сегодня по-другому? Не думаю. Я делала то, что было в моих силах, то, во что я верила или во что меня заставили поверить. А еще я думаю о пианисте, о том, чем он занимается на другом конце континента. Начал ли он брать уроки? Играет ли в театре? Выпал ли снег в Нью-Йорке? Спит ли он в тепле? Он трус, но я хочу ему всех благ этого мира. Даже найти другую Долорес, более зрелую и более достойную, чем я. Нужно было мне сбежать пораньше, может, он гордился бы мной, может, любил бы.

В небе кружат звезды, крошечные алмазы в заржавевшем мире, и им тоже холодно, как и мне.

* * *