Дневник Л. (1947–1952)

Самое ужасное – это другие бездомные. Они тоже слоняются по улицам. Со стороны кажется, что они идут, разглядывая свою поношенную обувь, но на самом деле они всё видят, держат ухо востро, и мне не укрыться от них, будто у меня на лбу что-то написано. Я не хочу с ними разговаривать, но стоит только присесть на автобусной остановке, чтобы чуток отдохнуть, они подходят ко мне с расспросами. Откуда ты? У тебя есть что-нибудь выпить? А поесть? Я уже где-то тебя видел, да, да – на стодолларовой купюре. Ха-ха-ха! Или еще: я знаю, где можно поживиться, знаю супермаркет, где что-то может перепасть, это неподалеку, это просто… Они хотят втянуть меня в свои мерзкие делишки, затащить в свои деревянные хижины у берега реки Лос-Анджелес. Раньше я никогда их не замечала. От них несет алкоголем и веет нищетой. Нет, я не хочу. Я выпрямляюсь, сжимаю крепче в кулаке свой чемодан и говорю: «Нет, спасибо, мистер, вы обознались». И сбегаю от них, обрекая себя часами бродить по городу. Иногда, чтобы меня не дергали, я присаживаюсь около семей с детьми, играющими в парке, и притворяюсь, что я с ними. Дети играют с мячом и бегают за лающими собаками. Все смеются, и я рядом с ними тоже притворяюсь счастливой, подыгрываю, и когда мяч летит ко мне, передаю его обратно. Однако они всегда уходят и кивают головой, проходя мимо меня. До свидания, мы идем домой, возвращаемся к себе. Мы семья.

* * *

Под прикрытием зарослей у дороги я пересчитываю монетки. Мимо прогуливаются дамы и господа, но никто меня не видит. Заметить мое присутствие могут порой лишь их собаки: им гораздо страшнее, чем мне, вот они и лают. У меня осталось шесть долларов и семьдесят пять центов. Настоящее состояние. Но я могу потратить лишь минимум – я установила строгое правило. Мне необходимо продержаться как можно дольше, пока я не найду. Что найду, не знаю, но нужно найти это раньше, чем мой карман опустеет и мне придется просить милостыню или искать пищу в мусоре.

Впервые своими глазами я наблюдала такую сцену в то самое утро, когда проснулась на крестьянском рынке, где пряталась всю ночь. Хозяйка тележки, дородная женщина, разбудила меня пинком: «Проваливай отсюдова!» Было пять часов утра, солнце даже не встало. Потом она увидела, что я не нищенка. Пока не была таковой. Я спросила, не могла бы она оставить меня при себе, я бы помогала ей. Женщина лишь пожала плечами, а потом, сбросив овощи на телегу, стала молча раскладывать их. Я принялась канючить: «Ну, пожалуйста! Я не знаю, куда податься, моя мама умерла, и больше у меня никого не осталось». Она посмотрела на меня, пробубнила что-то про мою одежду, в которой не было и намека на нищету, а потом дала мне бесплатного кофе и объяснила, что ни у кого здесь нет средств нанять работника, даже если платить ему совсем мало. «Мы приезжаем сюда с северных холмов по трассе Уиллоу-Спрингс и остаемся на два дня в неделю, чтобы торговать на рынке. Я ночую у двоюродной сестры и у нее же храню весь товар. Но видела бы ты, в какой нищете мы живем и как горбатимся ради вот этих красивых овощей… Валяй, поди поспрашивай, если хочешь, но сегодня мы торгуем последний день и вечером уезжаем обратно».

Я обошла все прилавки, телеги и повозки. Все отвечали мне одно и то же, наливали кофе или давали апельсин. Я провела на рынке весь день до самого закрытия. Ближе к вечеру крестьяне принялись складывать продукты и собираться на север. Тут-то и появились нищие, будто тени на закате солнца. Они поднимали с земли прогнившие овощи, оставленный хозяевами испорченный товар, который не удалось продать. Бездомные заталкивали все в свои беззубые рты или в изношенные холщовые сумки.

Господи, если ничего не произойдет, через несколько недель я стану походить на них, походить на кусок грязного белья, сохнущий на солнце. Если ничего не произойдет.

Но я знаю: что-то обязательно да произойдет! Когда я укладываюсь на траве, когда иду по улице или расчесываю волосы, даже когда закрываю глаза, растянувшись на земле, прямо там, где я сейчас, что-то всегда происходит…

* * *

Это случилось по вине Дороти, я тут была совсем не при чем. Она сама окликнула меня, сидя на тротуаре на бульваре Глендейл: «Эй, ты, да, ты! Подойди, что-то покажу…» Не знаю, ни каким образом, ни почему она обратила на меня внимание, и это при том, что я оставила свой чемодан припрятанным под листьями и ветками в кустах парка Элизиан. Дороти на два года старше меня, у нее блеклые светлые волосы. Она выше на полголовы, и у нее есть шестое чувство, позволяющее ей видеть ауру людей. В смысле, она видит, хороший человек или плохой, есть ли у него какие-то пороки, заморочки или что-то подобное. Что до меня, то она сразу увидела, что я потеряна (оно и правда, ха-ха-ха!), пусть я и вышагивала вдоль озера решительной походкой, разглядывая велосипедистов.