Дневник натурщицы

На следующий день началась усиленная работа. Мне приходилось иногда по 6–8 часов сохранять одну и ту же позу. Те, кто смотрит на позирование, как на нечто такое, при котором художник и натурщицы занимаются глупостями, – посмотрели бы, как мы к вечеру уставали! Часто мы едва могли пожелать друг другу спокойной ночи, он также был без сил. Часто он говорил, что не следовало бы работать с натуры более 3-х часов в сутки, иначе теряешь хватку. Но ему не терпится скорее закончить работу, и он пересиливает себя. Он очень серьезен и приветлив, но разговариваем мы мало. Мы так хорошо понимаем друг друга, что я по его лицу угадываю, чего ему хочется в данную минуту, не переменила ли я нечаянно своей позы, и т. д., и если я угадала, то он кивает мне головой с приветливой улыбкой, снова исчезающей через минуту. Две недели тому назад он получил последние деньги за надгробный памятник. Он сказал мне, что эти деньги, собственно, и составляют его заработок, все то, что он получил раньше пошло на расходы. В сущности, говорит он, на деньги ему наплевать, если только ему хватает на жизнь, но все же очень приятно, когда сразу получаешь такую кругленькую сумму за работу, давно уже выполненную.

В тот день он был очень весел; мне не пришлось много позировать, так как он лепил драпировку, которая не могла лежать на мне неподвижно. Я стояла около него, и следила за движением его ловких рук, то как он снимает кусок глины своей проволочной петлей, потом накладывает на него другой и вот из этого получается что-то, пока непонятное мне, но все равно уже прекрасное.

«Хотелось бы тебе помочь мне?» – спросил он.

«О, да, очень, но я никогда этому не научусь».

Он как-то странно посмотрел на меня, совсем не так задорно, как раньше, и сказал, медленно вытирая глину с пальцев: «Ты помогаешь мне больше, чем, можешь себе представить. Не знаю, смогу ли я тебе объяснить; я и сам этого не до конца понимаю. Когда ты здесь, то все удается мне лучше; когда ты около меня, то я знаю сразу, как я должен лепить, для того чтобы все получилось, так как надо; я еще ни разу не ошибся, с тех пор, как ты у меня, и пока у меня будет хоть один грош в кармане, ты не пойдешь никуда и ни к кому другому».

«Я и сама этого не хочу» – возразила я. Тогда он сказал: «Давай бросим сейчас мастерскую и проклятую лепку и пойдем отдохнем в соседней комнате».

Я быстро помогла ему накрыть работу мокрыми тряпками и радовалась, что он не заметил волнения, охватившего меня при его словах. Затем мы медленно пошли бок о бок в его комнату, находившуюся рядом с мастерской. Когда мы проходили через узкую дверь он молча обнял меня, а я, – я не могла иначе, – я повернула свое лицо к нему; и он поцеловал меня, голова у меня закружилась и, не говоря ни слова я упала в его объятия.

Я пришла домой позже обыкновенного, но, в сущности, я нисколько не боялась матери, я вся была охвачена огромной, тихой радостью и твердо решила всеми силами защищать свое юное счастье. Каждый человек, ведь, имеет право на счастье. Дома дверь мне никто не открыл. Значит мать ушла куда-то с моими братьями и сестрами, я села на ступени лестницы и погрузилась в мечты. Затем вернулась мать, она сделала кой-какие покупки и извинилась предо мной за то, что мне пришлось ждать под дверью. Вскоре я пошла спать, сказав, что устала, но на самом деле мне просто хотелось побыть одной и вспомнить еще раз все события сегодняшнего дня. На следующее утро я как можно раньше побежала в мастерскую. Будет ли он сегодня так же брюзжать и ругаться, как обыкновенно? (не на меня, а на глину, лопатки и пр., по утрам он всегда обрушивался на них).