Подобно тому, как деревья зимой должны отдыхать и не расти, так и рестораны должны отдыхать от летних посещений. Мы были совершенно одни; явился сонный и удивленный кельнер; но мы на все это не обратили внимания, и с аппетитом съели, все, что было: ветчину, швейцарский сыр, я выпила еще стакан молока, а он, конечно, кружку, настоящего «мюнхенского пива». Затем мы пошли дальше, по скользким корням, мимо желтого шелестевшего тростника, медленно качавшегося посреди слабого льда. Дорога шла вверх и вниз и всевозможными изгибами; время от времени показывалась то темная вода, то серый лед, вороны, дикие утки, но все вместе это не производило унылого впечатления. Быть может причиной тому было наше настроение. Франц сказал, когда нашим глазам открылся очередной унылый вид: и это то пустынная и печальная зима, о которой говорят люди и даже поэты! Смотри, как торжественно и прямо все стоит и тихо радуется грядущей весне! Ты думаешь, деревья плачут, когда их листья опадают? Они гораздо умнее чем люди, и знают, что все что происходит в данный момент – правильно и необходимо. Если бы листья не опадали, то весной солнце бы не проникло до ветвей, и тогда ничего бы больше не выросло». Иногда, я догадываюсь, что в школе нам должны были рассказывать скорее такие вещи, чем о Якове и Исаве: это относится к уроку Закона Божьего, но я не понимаю, почему нас это должно было интересовать. Рассказ о природе, деревьях и листьях так прекрасен, и делает слушателя таким вдумчивым и серьезным, а над Яковами и Исавами мы всегда насмехались. Дорога к Ванзее была длинная и, в конце концов, очень утомительная. Ужасно голодные мы дошли, наконец, до Ванзее; небо, бывшее в начале светло-зеленым, стало золотистым, ландшафт потемнел, вода стала более разноцветной– и, таким образом, этот прекрасный день подошел к концу. Мы поужинали лишь в Берлине и затем расстались. С такими красными щеками я еще никогда не возвращалась домой. Мать всегда пристально смотрит на меня, но не смеет ничего сказать.
Сегодня Франц попросил меня просмотреть его счета и квитанции. Он получил счет от одной экспедиционной компании и был твердо убежден, что он уже его оплатил. Ну, скажу я вам, это была непростая работа! Все квитанции были сложены как попало в большой коробке, мне придется потратить, по крайней мере, два дня, чтобы все сложить в алфавитном порядке. Отныне я буду делать это регулярно, чтобы не приходилось искать так долго.
Счет нашелся. Я купила два регистратора для писем и теперь все в наилучшем порядке. Франц удивительно мил и добр ко мне. Но по утрам он все еще ругается. Он отказался от своей мастерской и хочет снять большую, состоящую из двух помещений, и около реки. Для чего, я узнаю позже.
Мы собираем все и упаковываемся – это одно удовольствие! Все глиняные работы закончены и отданы для отливки. Я позировала для фигур «Германии», и для многочисленных мелких эскизов. Франц получил много заказов; сверх того, он принимает участие в конкурсах. В новом ателье, которое мы накануне днем сняли – есть две отдельные половины каждая с большим окном, обращенным к реке; перед зданием, между ним и рекой находится небольшой участок земли, очень узкий, но весь в кустах и зелени. Летом здесь божественно. Франц уже купил себе ботик (когда я его назвала лодкой он очень рассердился). По вечерам мы будем кататься по реке. Вторая половина – это тайна Франца – предназначена для того, чтобы там поместить модель аэростата. Франц говорит, что все планы относительно устройства аэростата неправильны и что идея этого устройства так безумно проста, что вероятно в виду этой простоты до сих пор ее никто не раскусил. Он хочет построить большую модель аэростата, и на нем полететь на другой берег, а затем обратно. Охотнее всего он полетел бы в Берлин, а там вокруг дворцовой площади. Ах! Как хорошо, когда мы утомленные сидим в его комнате после прилежной работы и он мечтает о том, что будет после нас. Эти мечты так прекрасны; в те минуты, когда он со свойственной ему страстью рисует эти картины, мы уже переживаем все как будто наяву.