Дневник одинокого копирайтера, или Media Sapiens

За последним рядом иголок, через которые лазили люди, начинались небольшие горы. Вершины гор сливались в одну большую площадку, все пространство которой было также утыкано иглами. Но в отличие от своих равнинных коллег, эти иглы были небольшой высоты, тогда как у них «ушко» представляло собой громадный обруч, сквозь который туда-сюда шастали верблюды. Вся панорама была выстроена таким образом, чтобы люди внизу, выполняя свои манипуляции, всякий раз утыкались взором в верблюдов.

– Послушай, – спросил я черта, – по поводу «легче верблюда протащить сквозь игольное ушко» я врубился, конечно. Но ведь условия соревнований изначально неравны. Верблюды ломятся через вон какую дыру, а люди внизу через те щели никогда не пролезут, дураку ясно. Почему так устроено?

– Наглядная агитация, – сухо ответствовал Велиал.

– Чтобы не забывали, что не стоило при жизни остальных держать за верблюдов и ослов, обещая им блага на том свете. Это же президентская равнина, – разъяснил Вельзевул.

Пройдя сквозь ряды игл с копошащимися людьми, я увидел у одной из них Клинтона, вспотевшего и осунувшегося, просовывавшего голову в одно из «ушек».

– Это тебе за Сербию, козел! – озорно крикнул я ему.

– Как не стыдно, – укоризненно покачал головой Велиал, – а еще называешь себя воспитанным человеком.

– Так это на том свете было, – потупился я.

– А в аду, значит, можно всем хамить? Тем более он тебя не слышит и не видит.

– Ладно, я ж пошутил.

– Проходи, шутник, – вежливо сказал Вельзевул, открывая дверь в стене.

Мы зашли в какое-то подобие цеха, всю длину которого по обе стороны занимали канцелярские столы. За столами сидели удивительно знакомые люди, макавшие гусиные перья в чернильницы, пишущие ручками и карандашами. Странно, но листы бумаги перед ними были чистые.

– Это писатели, – сказал Велиал, поймав мой вопросительный взгляд.

– Ага. «Муки творчества» называется. Пишут столетиями, оставляя лишь чистые листы. Без результата.

– Логично, – я многозначительно кивнул, – так и в жизни. Сколько ни пиши, никого не научишь образами литературных героев.

– Смотри-ка, начал врубаться, – удивился Велиал.

Поравнявшись с одним из столов, я заметил мужика с длинным носом, которому бес что-то читал вслух. Мужик отстраненно смотрел вдаль, сидя в кресле-качалке. Что-то до боли знакомое было в его чертах.

– Это ж Гоголь! – вскрикнул я.

– Ну, Гоголь, и что? – бросил Вельзевул.

– А за что он-то здесь?

– За то, что вторую часть «Мертвых душ» сжег. Там говорилось, как искоренить на Руси мошенников и казнокрадов.

– Да? Я не знал, – смутился Велиал, – а чё он сжег-то?

– Убоялся. Говорил мне, без них Россия будет другая, а может, и совсем исчезнет. По его версии, они какой-то баланс сил создают.

– А что ему читают? – спросил я.

– «Casual» Оксаны Робски.

– Странный выбор… очень странный. А почему?

– Да она в интервью брякнула, что Гоголь ее любимый писатель. Вроде учителя. Вот ему и читают «труды ученицы», – заржал Вельзевул.

– И так каждую ночь, – резюмировал Велиал.

Пройдя писателей, мы оказались перед следующей дверью.

«Пресс-АДдикт», – прочитал я на табличке над дверью. Осмыслив этот нехитрый микст англо-адского языка, я спросил у Велиала:

– Тут, наверное, журналисты и публицисты сидят?

– Они самые. Обречены на пожизненную верстку номера.

– А чего они сдать-то его не могут?

– А ты попробуй ему сдай, – подтолкнул меня в дверь Вельзевул.

Тут также стояли столы по стенам, а в конце комнаты, за огромным прилавком из человеческих костей, сидел толстый черт, принимавший тексты у журналиста. Дойдя до стола, я увидел сиевшего перед ним Максима Кононенко ака Мистер Паркер, понуро уткнувшегося в лежавший перед ним документ. «Люцифер Люциферович™», – прочел я заголовок.

– Глагол должен жечь сердца людей! – орал на него черт. – Видишь, как у меня!

Черт провел по листу ногтем мизинца, и тот загорелся фиолетовым пламенем.

– А у тебя что? Дерьмо, а не тексты. Популизм и приспособленчество. Иди, тренируйся.

– Да, Паркер и тут ту же песню заводить пытается, – пробормотал я.

– Ты, можно подумать, здесь в шахтеры переквалифицируешься, – съязвил Вельзевул.

Пройдя пресс-цех, мы оказались на мостике, под которым плескалось озерцо из коричневой жижи. Над поверхностью тут и там показывались человеческие головы, выныривающие и плюющие друг в друга этой жижей. Стоял нестерпимый запах дерьма.

– А это кто? – спросил я Вельзевула.

– Литературные, театральные и кинокритики, ресторанные обозреватели, светские хроникеры, папарацци. Шлоебень всякая, одним словом, в говне плавает.

– И они друг в друга говном плюются?

– Ну да. Им не привыкать. Те же действия, только в других декорациях.

– Я смотрю, у вас тут со смекалкой все в порядке.

– Работаем с огоньком, – язвительно поклонился Велиал, чиркнул пальцем о свою ляжку и прикурил.

С моста мы сошли под своды пещеры. Дорога все больше углублялась вниз. В темноте изредка попадались факелы. Наконец мы подошли к третьей двери с табличкой «Интернет-АДдикт».