Дневник одного плавания

– Высунь голову наружу, посмотри, что делается на белом свете, и увидишь. Цементом уж все заросли по уши. Айда отмываться! Не пожалеете, – вдохновил я компанию.

– Сейчас боцман придёт, – услышал опять я голос Флюса, – ему отыграться надо.

– Вот боцман вас и поведёт, я уже с ним договорился, – соврал я для их же блага.

– Такого быть не может! – засомневались картёжники.

– Зуб даю…

– Ну, тогда надо собираться. Отмыться да искупаться действительно не мешает, – согласился второй.

Боцману я сказал, что команда требует отдыха на берегу Средиземного моря. А игра – потом. На что он, к моему удивлению, довольно быстро согласился. В итоге мы всей компанией в шесть человек (к нам присоединился ещё и кок Петерис) пошли в расположенную буквально под носом небольшую укромную бухточку, как бы специально вырезанную под радиус в здешних скалах. Где-то наверху проходила дорога Валенсия – Барселона. А здесь – мечта влюблённых: небольшой уютный пляж в обрамлении каменных глыб и напластований, ленивая волна, идущая с моря, пологий песчаный вход в царство Нептуна. Сказка!

Наши игроки и кок Петерис смотрели на этот уголок, как пустынники, оказавшиеся внезапно в садах Семирамиды. Это читалось на их на миг застывшим, озарённым внезапным открытием, лицах. Ласковый средиземноморский ветерок, скорее, зефир обдувал их открытые тела, натруженные каждодневной работой и непрестанной игрой в дурака. Вечернее солнце грело так нежно и ненавязчиво, что хотелось вдохнуть этот нагретый приморский воздух, насыщенный ионами, солями и наверняка ещё чем-то более ценным, и больше никогда его не выдыхать. Все члены нашей команды разбрелась, кто куда. Кто-то забрался на ближайшие валуны, кто-то бродил по прибойной линии, собирал камушки и «пёк» блинчики, размашисто кидая в волну свои находки так, что они подпрыгивали по длинной плоской амплитуде раз до десяти, а потом окончательно уходили в воду. Второй механик Ленивко подобрал кем-то брошенные размочаленные белые кроссовки и, еле натянув их на ноги, разнашивал обнову, расхаживая по пляжу взад и вперёд. Матрос Флюс, как малое дитя, сидел на песке, куда доходили языки прибрежных волн, и строил из этого песка замки, соперничая с великим каталонцем Антонио Гауди. От усердия он периодически причёсывал пятернёй свои волосы, усыпанные на пароходе цементной пылью, которая в соединении с песком, опадающим с пальцев, и морской влагой, превращалась в добротный бетонный раствор. В итоге его волосы встали абсолютно вертикально, как иглы у дикобраза, быстро затвердели под вечерним солнцем и напоминали высокую графскую корону со множеством тонких островерхих ответвлений. Наверняка тоже влияние Гауди. Такой ирокез не снился самому продвинутому панку. Боцман молчком, большим мозолистым пальцем показывал на новую причёску Флюса и зажимал свой припухший багровый нос, тихо давясь от смеха.

В какой-то оговорённый Провидением момент весь наш состав, как по команде, словно сговорившись, стронулся со своих мест и в неистовом ребячьем беге кинулся к морю, в волны, в водную стихию. По воде пришлось бежать недлинно, метров 10–15, а потом все почти одновременно зарылись головами в набегающую волну. И даже Флюс со своей стоячей причёской-ирокезом тоже нырнул, как дельфин. А второго механика можно было определить по мелькнувшим в воздухе белым тапочкам, которые он только что усердно разнашивал, страусом прохаживаясь по пляжу. Тапочки ушли в воду так же быстро, как и сами участники коллективного заныра. Через минуту в мерно идущей с моря волне всплыли, как рыбацкие кухтыли, головы наших курортников на час. А волна была точно такая, как описал её поэт раннего символизма Н. М. Минский: «В бездне рождённая, смертью грозящая, в небо влюблённая, тайной манящая. Лживая, ясная, звучно-печальная, чуждо – прекрасная, близкая, дальняя. К берегу льнущая, томно-ревнивая, в море бегущая, вольнолюбивая».

То было незабываемое купание.

– Оттянулись на полную катушку, – говорил боцман, заходя по трапу на пароход.