Дневник плавания с Берингом к берегам Америки. 1741-1742

И все же никто, кроме меня и нескольких других, не верил в нее и ее не видел, хотя ее существование подтверждалось ослабевшим ветром и еще более тем, как он менялся, согласуясь с хорошо известным правилом и наблюдениями мореплавателей, а именно: пока остаешься у суши, днем ветер дует с берега, а ночью — с моря.

Тем не менее мы пошли немного южнее, и когда 20 августа были так далеко, что ни сама земля, ни прежние ее признаки уже не были видны, меня с усмешкой спросили, вижу ли я по-прежнему землю, хотя, когда они находили землю даже под 51-м градусом широты, я не насмехался над ними за неспособность видеть дальше, чем позволяли их знания и опыт.

С 20 по 23 августа мы шли галсами по 53-й параллели, и я очень часто видел китов, но уже не одиночных, а парами, плывших вместе или друг за другом и догонявших друг друга, отчего мне пришла в голову мысль, что на это время приходится их брачный период.

24 и 25 августа был свирепый шторм с запада.

26 августа мы провели, меняя галсы.

27 августа горизонт был совершенно чист. Воздух был холодным и прозрачным, ветер дул прямо с запада.

В тот день на совете внезапно решили, поскольку ветра оказались противными и из опасения нехватки воды, которой оставалось лишь 26 полных бочек, идти к земле северо-восточным курсом[112]. В этом решении не было бы нужды, если бы на мысе Св. Ильи мы наполнили двадцать пустых бочек, что тогда без всякой причины сделано не было. Едва закончился совет, принявший это решение, и был подписан документ, как днем ветер вдруг переменился, а соответственно сразу переменилось и решение. Но лишь только повернули судно, как ветер снова подул с запада и, сохраняя это направление, не только принудил нас принять решение плыть к земле, но и в самом деле заставил это сделать.

28 августа мы продолжали идти курсом к земле и к четырем часам пополудни уже видели различные ее признаки, а именно котиков, вид трески, встречающейся на отмелях на глубине не более 90 саженей, и черную чайку. Вскоре после этого мы увидели саму землю в направлении NtO, хотя и весьма неотчетливо. Но за ночь мы продвинулись столь далеко, что утром 29 августа уже ясно видели пять островов[113], а на расстоянии десяти — двенадцати миль за ними — Большую землю.

В эти дни погода была весьма хорошая и благоприятная для того, чтобы приблизиться к островам и поискать там гавань или укрытие. В три часа пополудни мы достигли берега первого[114] из этих островов, который простирался с севера на юг. Поздним вечером мы отдали якорь у скалистого и голого острова[115], находившегося в трех верстах к востоку от первого.

Ранним утром 30 августа началось выполнение двойного плана, то есть найти ближайшее и самое удобное место, где мы могли бы набрать пресной воды; затем, поскольку ночью мы видели костер на острове к северу от нас[116], отправить туда мастера Хитрова с партией для разведки местности и поиска людей.

Но, чтобы честь предстоящего открытия досталась морским офицерам, они упредили меня и спросили, не хочу ли я отправиться на берег. Хотя я ясно понимал их намерения, я тем не менее любезно принял их предложение и высадился на берег вместе с посланными за водой[117] с желанием, чтобы обе партии обнаружили что- либо полезное, на что, однако, на голом и жалком острове мало было надежды.

Едва я ступил на берег, как мне немедленно удалось найти источник — несколько ручьев с очень хорошей и чистой водой, но тем временем матросы выбрали первую же ближайшую лужу[118] и уже начали набирать воду. Однако я отметил у этой воды следующие изъяны: (1) она была стоячей и мутной, что я понял сразу, кипятя чай и проверяя ее мылкость, и (2) что, как заметил на берегу, она поднималась и опускалась вместе с приливом и отливом, а потому делила с ним его соленость, что немедленно становилось очевидным во время кипячения, если только человек не полностью утратил вкус.

Поэтому я предложил воспользоваться найденной мною родниковой водой, образчик которой я послал на судно с устным рапортом, содержавшим, помимо сообщения о качестве воды, следующее: что при пользовании другой водой цинга быстро распространится, а из-за ее известковости люди высохнут и ослабнут, и, конечно же, эта вода после короткого пребывания на борту изо дня в день будет становиться все солонее и, застоявшись, окончательно станет соленой. С другой стороны, ничего подобного нельзя было опасаться от родниковой воды.

Хотя это было мое дело, а вовсе не дело матросов и хотя столько вреда, даже бедствий, проистекло из этого решения, но и этот искренний совет, служивший на благо жизни и здоровья оказавшимся во власти враждебных сил, по старой привычке к пренебрежению вызвал немедленные возражения и был отвергнут со словами: „Почему бы этой воде не быть хорошей? Вода хорошая. Заливайте ее!”[119]