Дневник полковника Макогонова

— Умерла, — просто ответил Ибрагим. — Жевлади брат Малики двоюродный. О себе расскажу. Нас трое было. Я старший. Сестра моя Малика — мать той Малики, которую вы ищете. Багаутдин — младший брат мой, отец Жевлади. Багаутдин маленький был, когда мы жили в Казахстане. Мой дед много молился. Он молился изо всех сил; дед дрожал и плакал, но так, чтобы мы не видели. Дед говорил нам — чужие люди отобрали у нас все: родину, дом, еду, одежду. Но они не смогли украсть нашу веру! — веру в себя, в то, что мы, чеченцы — гордый и мужественный народ. Дед сжимал кулаки и потрясал ими. Потом дед вставал с пола и так стоял, качаясь на высушенных голодом ногах. Потом он кричал страшно. Так кричит волк, раненный хитрым охотником. Дед тогда начинал танцевать. Так не умеет танцевать ни один народ, как умеют чеченцы. Та-тара-та, та-тара-та!.. Пол трещал. И мы выходили из углов барака из своих нор, мы терли замерзшие щеки и тоже стучали ногами по полу, как дед. Мы учились танцевать. Хотя нам и не надо было учиться танцевать — чеченец с молоком матери получает знания и умения своих предков.

Макогонов слушал равнодушно.

— Прости, Ибрагим, к чему все это ты рассказываешь? Я понимаю, выселение чеченцев в сорок четвертом году — повод для того, чтобы теперь мстить. Кому — мне? Я не выселял, а мой дед с сорок первого воевал, в плену был, искупил, как говорили, кровью.

— Нет, начальник, не о мести я говорю. И русских много… больше, больше, чем чеченцев, попало под те жернова. Хочу только, чтобы ты не трогал моей племянницы. Она ни при чем. Дослушай, что я скажу. Матери я своей не помню, она умерла при родах младшего Багаутдина. Я помню, как во дворе дед резал скотину. Дед накрывал овечью голову мешком, придавливал коленом и двумя глубокими надрезами вскрывал шею. Кровь била фонтаном. Мы смотрели. И мне было страшно. Бабушка Малика говорила, чтобы мы шли играть и не мешались у взрослых под ногами. Баранину варили в котле и ели всей семьей. Семья была большая, я всех уже не помню. Дед чмокал смешно губами, бабушка ставила на стол кукурузные лепешки и густой бульон. Бабушка Малика делала лучший в селе жижиг галнаш, лучший. Однажды отец перекинул через плечо дорожный мешок, попрощался с нами со всеми и ушел на войну. Он сказал мне: «Будь мужчиной, Ибрагим, ты старший после деда мужчина в доме. Береги сестру с братом». От отца не было потом писем, и мы о нем больше ничего не слышали, и о судьбе его не знали. Скоро в село пришли люди в шинелях. Один подошел ко мне и потянул за шиворот, он сказал: «Что, сучонок, твой отец у Гитлера служит?» Мне стало обидно, я укусил его за руку. Он ударил меня. Бабушка схватила меня и стала просить чужих людей не убивать меня, потому что я маленький и глупый. Люди в шинелях с автоматами ходили по дворам и крушили все, что попадалось им под руку. Потом нас всех погрузили в кузова грузовиков и повезли. Бабушка плакала; я помню, как она прощалась с домом. Я тоже прощался, хотя и не понимал, что же произошло. В поезде бабушка умерла. Она почти ничего не ела, все крохи отдавала нам. Мне было шесть лет, сестре пять, а Багаутдину три только. Я до сих пор не могу понять, как нам удалось выжить в том поезде и потом, когда всех нас высадили в голой снежной степи. То был Казахстан. Там мы прожили много лет. Тогда я поклялся себе, что всех девочек в нашем роду я стану называть, как бабушку. Первой я назвал сестру. У нее было другое имя, но я стал звать ее Маликой.

Время шло, пора было ехать.

«Слишком просто все теперь складывается, — размышлял Макогонов. — Мельник, Малика, Жевлади… А что если сгребсти всю эту шайку-лейку — не разбираться кто больше виноват, кто меньше — экскаватором, бульдозером заровнять».

— Спросишь ты, начальник, как стал вором я. Не скажу. Нету смысла говорить об этом. Подламывал я магазины, ларьки сельхозкоопа. Нашлись люди, что пристроили к профессии. Я тебя ведь не спрашиваю, как ты стал солдатом.

— Мое дело понятное. Я мечтал с детства. Меня дед-фронтовик воспитывал. Чего обо мне говорить? Кто к чему стремился, тот таким и стал.

— Не скажи, начальник. Я вором быть не хотел. И не просил, чтобы меня и всю мою семью, как скот гнали на убой. Про чеченцев говорят, что они кровь любят, — когда режут скотину, много ведь крови. Не правда это. Просто уметь нужно убивать. Так, чтобы быстро и незаметно для скотины. Нужно быстро, чтоб без мучений.

— А заешь, Ибрагим, что такое милосердие на войне? — спросил вдруг Макогонов.

— ?

— Как можно быстрее расправиться со своим врагом. Чтобы враг не мучался.

— Дурная логика. То скотина. А то люди.

— Зато жизненно.

— Жизненно что — убивать?

— Ты же тюкнул того ломиком?

— Он крыса.

— Вот и я крыс ловлю.

— Не станем спорить, начальник. Выпьем.

И они выпили.