Дневник полковника Макогонова

Думал еще Макогонов о том, кто и как воюет на войне. Вот, к примеру, Филатов-комендант. Доложить бы ему как положено с самого начала, — что так и так, дорогой товарищ полковник, вербуют бандиты моего солдата. Тут бы и началось светопреставление. «Как так? Это что за подразделение, солдат которого вербуют какие-то отъявленные бандиты?! — орал бы Филатов. — А ну подать сюда этого пьяницу, а ну под трибунал неудачника Мельника!» Товарищ полковник, а может, операцию замутим, дело-то стоящее? Опасно, конечно, но есть шанс, что выгорит дельце. Рявкнет дисциплинированный комендант, что отставить! Или нет — не так. Пойдут доклады в Ханкалу. В Ханкале станут планировать спецоперацию. Макогонову скажут: пиши план разведмероприятий на месяц, мотивируй необходимость внедрения агента в бандгруппу. А лучше даже не так: все адреса накрыть одним махом, и Мельника за компанию под трибунал, чтобы не шлялся по бандитским притонам! Пойдут в центр командованию доклады об успешной операции. В ответ полетят наградные листы. А что потери могут быть, так это не важно — что за война без человеческих жертв? Наградим посмертно, помянем…

И подумал тогда Макогонов о случае. Что такое случай на войне — удача, фортуна, которая не жопой, а всем привлекательным внешним видом обернулась к тебе и твоим солдатам? Или удача — результат отчаянной храбрости? «Храбрость солдата — прямое следствие его подготовки». Немцы не дураки были и на авось воевать не умели. Не зря первые составы эсэсовских дивизий отличались не только упорством в бою, но и исключительными военными знаниями и умениями — что как раз и было следствием их военной подготовки. Все же любой случай на войне можно объяснить некоей закономерностью. К примеру: стреляли братья-таксисты в сапера Карамзина — и не убили — почему? Два десятка таких же контрактников убили, а на Карамзина что ж одной пули не хватило? Объяснимо. Наркоманы — рука нетвердая. А может, у Аллаха кончилось терпение — как говорится, сколь веревочке не виться. Ибрагим подобрал Карамзина… Аллах направил Ибрагима в этот день по этому пути, чтобы спасти не сапера Карамзина, а впоследствии племянницу Малику. Тоже вариант ответа. Мельника стали вербовать — будто других не было дуриков? Ну, во-первых, Казаку-Жевлади нужен был разведчик. А во-вторых, Жевлади же не знал, что Мельник имеет краповый берет и железные нервы. И в состояние аффекта не впадает даже в жутком пьяном виде, то есть на амбразуру грудью кидаться не станет: обойдет с тыла, забросает гранатами, сунет нож в спину. Тонко сработает. Сам же еще похмелиться успеет, сукин кот! Пьянство Мельника получается случайность?.. Да ни фига подобного! Его так глушануло, когда брали Хамжеда, что без стакана не встали бы мозги его на место.

Рация ожила:

— Сотый, Соколу один. Со стороны Грозного движется серая «девятка».

— Принял Сотый, — ответил Макогонов снайперам. — Работаем.

Макогонов поднялся, плеснул из бутыли минералки на костер. Запарило. Штейн подошел.

— Николаич, я хотел сказать. Ты невзлюбил Ибрагима. Мне так показалось. Да нормальный он мужик. Война ж была. Тем более он всегда был с нами.

— Я много кого не люблю. Работа такая. Если бы не племянница, рыпнулся бы твой Ибрагим… Да ему некуда было деваться. Он жил всю жизнь волком. И помрет так же. Или свои его завалят, или нашим попадет под раздачу. Нет ему выхода. Еще козлом меня обозвал.

— Он не то имел в виду, — будто оправдывался за слова вора-законника Штейн. — Он же с мудрой точки зрения.

— У меня своя мудрость. Меня не надо учить расставлять акценты. Я не козел, а командир, и мои солдаты не овцы. Это у них бараны воюют, потому и попадают под раздачу. А если бы они не были баранами, нам было бы трудно воевать с ними. Хотя трудно и так, потому что начальство, типа Филатова, самые натуральные козлы и есть. Это еще с первой войны тянется… Дали бы волю — в месяц ни одной бандитской твари не осталось во всей Чечне. Хоп, помнишь, Штурман читал нам статейку? Правильная статейка. Кто там предложил действовать методами НКВД? Глава ихний и предложил. А этот вор гребаный козлом меня назвал! — Макогонов, прищурившись, наблюдал, как к их пятачку медленно, погрохатывая пружинами на булыжниках, подъезжала машина с тонированными стеклами. — Не жаль мне его, и племянницу его не жаль. Мне двадцать пять «контрабасов», что легли под Горагорским, жаль и еще тысяч двадцать русских душ, начиная с девяносто четвертого. Хоп, закончим этот спор никчемный. Он на своей стороне, я на своей. И так будет всегда.

Машина остановилась на взмах полосатого гаишного жезла. Усков подошел к водительской двери. Макогонов поднес рацию к лицу:

— Сокол один, Сокол два, внимание, работать по ситуации. Бить по ногам. — Убрал рацию в карман и почти шепотом сказал, процедил сквозь зубы: — Это он.

Из машины сначала никто не выходил. Поехало вниз боковое стекло. Вывалилась наружу волосатая ручища с закатанными рукавами комуфляжа. Макогонов мягко положил палец на спусковой крючок автомата.

Замерли все.

Перестал мельтешить народ.