Дневник провинциальной дамы

В стремлении одарить всех и вся не забываю про Касабьянку и на свой вкус выбираю таухницевский томик, но после думаю, что это и бестактно, и эгоистично, и лучше бы я ничего не покупала. Пью шоколад в переполненной pâtisserie[264], чувствуя себя совершенно одиноко в окружении громогласных незнакомцев. Думаю о том, что в далекие времена юности французские пирожные были вкуснее, и с грустью ощущаю всю тяжесть возраста. Отражение собственного лица в зеркале, когда припудриваю нос, только подкрепляет эти ощущения.

19 августа. Роберт говорит, что, наверное, статуэтка Наполеона – это пресс-папье? Приятно удивлена этой крайне гениальной мыслью и отвечаю: «Да, конечно!» По лицу Роберта видно, что он все же сомневается, но я быстро меняю тему.

День не отмечен какими-либо сенсационными событиями, за исключением того, что волны выше, чем обычно, и дважды сбивают меня с ног, причем во второй раз – именно тогда, когда я уверяю Вики, что со мной ей совершенно нечего бояться. Роберт вылавливает нас из океанских глубин, а Вики ревет. Во время этого бедствия два маленьких искусственных локона – Сциллу и Харибду[265], – которые я всегда ношу под купальной шапочкой, чтобы не мочить свои, уносит вместе с шапочкой в море. Касабьянка умудряется поймать шапочку, но про Сциллу и Харибду мне спрашивать не хочется, – соответственно, приходится возвращаться на берег без них.

(В голову приходит интересная, хотя и бесполезная мысль: А не вступили бы в противоречие галантность и здравый смысл, если бы Касабьянка увидел-таки ускользающие накладные локоны, Сциллу и Харибду? Более того, с какой формулировкой их возвращать? Хотелось бы поставить его перед этой дилеммой, но решаю этого не делать, во всяком случае не сейчас.)

21 августа. Пребывание в Сен-Бриаке подходит к концу, и я становлюсь сентиментальной, однако больше никто эту слабость не разделяет.

Потеря Сциллы и Харибды, конечно, создает большие неудобства.

23 августа. Вики вгоняет меня в краску, когда мы с Робертом и Касабьянкой в окружении других постояльцев пьем кофе под навесом. Она громко сообщает из окна, что идет спать, но перед этим хотела бы поцеловать Касабьянку на ночь. Чуть не выворачивая шею, делаю Вики знаки замолчать, после чего она кричит, что ладно, тогда поцелует утром, и все смотрят на нас. Касабьянка ледяным тоном отвечает, пусть, мол, Сперва Умоется. Решаю, что Касабьянка с гениальной находчивостью избежал нежелательных знаков внимания, и могу лишь надеяться, что Вики не станет проявлять дальнейшую настойчивость в своих амурных поползновениях.

(NB. Часто с тревогой задумываюсь о будущем дорогой Вики. Напрашивается вопрос: Совместимы ли Успех в Жизни и Высокие Нравственные Идеалы? Ответ в целом удручающий. Остается надеяться, что замечательное образовательное учреждение в Миклхеме сможет эффективно справиться с этой проблемой.)

Роберт все чаще говорит, что наконец-то скоро снова будет Приличная Английская Еда, и видно, что настроение у него впервые улучшилось за все это время. Пользуясь этим, предлагаю съездить в казино в Динаре и сыграть в рулетку – вдруг удастся поправить финансовое положение, теперь настолько плачевное, что мне уже дважды приходилось тайком от Роберта занимать деньги у Касабьянки.

Вопрос с казино решен, и мы облачаемся в нарядную одежду, до сих пор лежавшую в чемодане и на крайне узких полках шкафчика, который с трудом открывается.

Автобус с сумасшедшей скоростью везет нас в Динар и высаживает у казино. Внутри сверкают электрические огни и реклама вина «Бирр»[266] – и ни души. Бармен говорит, что в казино никто не приезжает раньше одиннадцати часов. От нечего делать мы берем по коктейлю, садимся на зеленый бархатный диванчик и принимаемся читать рекламные объявления. Роберт спрашивает, что такое «Gala des Toutous», и выглядит разочарованным, когда я отвечаю, что, кажется, «парад маленьких собачек». Интересно (а может, неинтересно), чего он ожидал.

Мы всё сидим на бархатном диванчике; видимо, бармену становится нас жалко, и он включает свет поярче. Это обязывает нас взять еще по коктейлю. Чувствую усиливающуюся боль за глазами (Вопрос: Метиловый спирт или слишком яркий свет?) и легкую тошноту. Реклама «Бирр» на стене начинает как-то странно колыхаться.

Роберт говорит: «Что ж…», будто собирается что-то предложить, но передумывает. По ощущениям проходит несколько часов, и в зал входят трое музыкантов с выкрашенными в черное лицами. Покрытая чехлом громада в дальнем конце зала оказывается роялем.

Неожиданно выясняется, что в распоряжении бармена имеются еще источники освещения, и нас буквально заливает электрическим светом. Обстановку оживляет прибытие старичка в мятом парадном сюртуке, грузной женщины в расшитом стеклярусом зеленом платье, купленном где-нибудь на Кенсингтон-Хай-стрит[267], и юной девушки с короткой стрижкой и пунцовыми руками. Они растерянно стоят в центре зала, и на их фоне мы с Робертом уже кажемся habitués[268].