Дневник провинциальной дамы

Разговор вращается вокруг Парижа, похудания (тема совершенно неактуальная, поскольку никто из присутствующих не может весить больше сотни фунтов[308] – в лучшем случае) и особы по имени Диана, которая увела второго мужа у некоей Тетси. Все сходятся в том, что это совершенно закономерный итог, но не приводят ни одного веского довода в пользу этого утверждения, за исключением того, что Тетси, конечно, душка, но про нее никак не скажешь, что она одевается со вкусом.

(В отличие от остальных присутствующих, с Тетси у меня есть хоть что-то общее, но, пожалуй, все же не стоит думать о людях в таком язвительном ключе.)

Стоит нам приняться за совершенно восхитительный десерт Coupe Jacques[309], как Памела заговаривает со мной о книгах, ни одной из которых я еще не читала, поскольку все они вышли пять минут назад. Чувствуя, что должна высказать экспертное мнение и «сделать усилие», как миссис Домби[310], припоминаю отзывы критиков из вчерашнего номера «Время не ждет».

Почти подсознательно спрашиваю себя: как это Памеле и ее подругам удается рассуждать о книгах, которых ни одна не читала? Вот загадка!

Возвращаемся в гостиную. Снова чихаю, но левый уголок второго платка оказывается относительно сухим, что несколько утешает, пусть и ненадолго.

Испытываю немалое облегчение, когда владелица изумрудной броши говорит, что очень-очень сожалеет, но должна бежать, потому что сама все это затеяла и без нее не начнут. «Все» может означать что угодно: от Нового Перманента до специального театрального показа для королевской семьи в Букингемском дворце, но этого уже не узнать, поскольку она отбывает без дальнейших объяснений.

Делаю попытку откланяться. Выходит жалко, потому что не придумывается ни одного предлога уйти, кроме того, что мне хотелось это сделать почти с тех пор, как я пришла, – но так, естественно, говорить нельзя. Памела объявляет, что мое присутствие Весьма Украсило обед, и на этом мы расстаемся.

Дома сразу ложусь в постель, а домработница из верхней квартиры заботливо приносит горячий чай с корицей. Так рада, что даже не задаюсь вопросом, кому он по праву предназначался.

23 октября. Телефон звонит в совершенно неурочный час – двадцать три восемнадцать, – и крайне взволнованный голос спрашивает, я ли это. Даю утвердительный ответ и сухо объясняю, что давно уже легла спать. Памела П. (ну кто ж еще) говорит, что попала в очень большую беду, но подробностей рассказать не может. (Меня вытащили из постели, но отказываются объяснять зачем?) Далее Памела спрашивает, могу ли я, что бы ни случилось, поклясться, что она провела вечер со мной, в моей квартире, а то, если я откажусь, случится такое… (Какое – она опять же сказать не может.) Но Памела знает, что я буду (и всегда была) сущим ангелом и не смогу отказать ей в таком кро-о-шечном одолжении, поскольку речь о жизни и смерти.

Совершенно ошеломлена и, чтобы выиграть время, осторожно спрашиваю, где Памела провела вечер на самом деле. Сама же понимаю, что вопрос бестактный, да и трубка издает сдавленный вскрик. Хорошо, говорю, это не важно, но прошу хотя бы намекнуть, кто может интересоваться вечерними перемещениями Памелы и с какой целью. В ответ Памела сокрушается, мол, она – самая непонятая женщина в мире, и, не правда ли, мужчины – грубые животные? Среди них нет ни одного, ни единого по-настоящему терпимого, понимающего и с широкими взглядами. Всем нужно Только Одно.

Довольно трудно воспринимать такое по телефону, вдобавок сосредоточиться мешает то, что я мерзну и пытаюсь, не отнимая трубки от уха, дотянуться до выключателя электрического камина. Человеческое тело отличается удивительной гибкостью, и все же в ходе этого маневра я едва не падаю, но вовремя восстанавливаю равновесие и успеваю услышать, как Памела в трубке говорит, что, если я ее выручу в этот единственный раз, она никогда, никогда не забудет мою доброту. Ведь ей больше совсем некого попросить. (Вовсе не уверена, что это комплимент.) Хорошо, отвечаю, если меня спросят, я готова подтвердить, что Памела провела вечер здесь, со мной, но надеюсь, не спросят, и Памела должна понимать, что я делаю такое в первый и последний раз. Памела отвечает уклончиво, но тут строгий голос оператора говорит, что Три Минуты Истекли и хотим ли мы еще Три. Мы хором отвечаем, что нет, и в трубке резко становится тихо.

Снова заползаю под одеяло, чувствуя себя так, будто меня привязали к льдине и протащили за повозкой. Престранное и пренеприятное ощущение. Всю ночь ворочаюсь и не могу уснуть, так как мысленно раскручиваю цепочку событий, в конце которой меня судят в Олд-Бейли[311] за лжесвидетельство и признают виновной, или же воображаю другой сценарий: в дверь звонят и стучат – это пришел муж Памелы П., решительно настроенный выудить из меня информацию о местонахождении своей супруги.